Бабий Яр. Дегенерация

“Я бы хотел, чтобы кто-то помнил – когда-то на свете жил человек по имени Давид Бергер”. Эту фразу увидит каждый, кто зайдет главную страницу базы данных погибших в Катастрофе мемориального комплекса Яд ва-Шем. Если зайти на страницу Давида мы увидим, что он жил в Польше. С началом нацисткой оккупации Давид смог бежать в Вильнюс. Где был расстрелян в 1941 году. Давид был электриком. Он был убит в 19 лет. Оставив после себя несколько писем своей подруге Эльзе, сумевшей уехать в Палестину в 1938 году.

Все кто когда-либо посещал комплекс Яд ва-Шем никогда не сможет забыть Зал Имен – мемориал, уходящий в небо портретами жертв Холокоста. Зал в котором на экранах пробегают миллионы имен погибших в Катастрофе евреев – всего в базе данных Яд ва-Шем содержится более 4,5 миллионов убитых в Шоа евреев.

Масштабы мировых трагедий и геноцидов захлестывают нас объемами злодеяний. Гекатомбы настолько велики, что человеческая психика просто не в состоянии освоить масштабы произошедшего. Миллионные цифры жертв – удобная абстракция, позволяющая нам спастись от осознания. Укрыться от волн ужаса, который захлестывает нас в тот и только тот момент, когда из-под черного савана статистики начинают проступать имена. Только личное переживание, понимание того, что за каждым столбиком в списке имен покоится целый мир – сожженные мечты, погибшая любовь, ушедшая в небытие счастливая семья, позволяют нам освободиться от спасательного круга исторических закономерностей. И хотя бы на минуту, но прожить ИХ непрожитую жизнь. Понять всю боль потери так, как будто потеря эта наша. Мемориалы созданы для того, чтобы мертвые, лишенные голоса убийцами, вновь обрели его. Я – Давид Бергер. Я убит нацистами в Вильно. Я – Мотрона Исаенко. Я замучена голодом большевиками в Балаклее. Я – Хуот Тат. Я забит до смерти красными кхмерами в Удонге.

Когда меня спрашивают отчего я критикую проект мемориального комплекса “Бабий Яр”, который должен быть построен на деньги российских бизнесменов под руководством российского режиссёра Ильи Хржановского – я могу ответить не только словами украинского патриота. Хотя меня как украинца не может не коробить то, что кто-то вместо нас будет распоряжаться нашей исторической памятью. Трагедия украинского еврейства – это наша с вами трагедия. Бабий Яр – несомненно о преступлениях нацизма. О убийствах евреев, ромов, украинцев. Но и о преступлениях советского режима, союзника Гитлера. Режима, который так же как и нацизм хотел чтобы жертвы Бабьего Яра остались без своих голосов.

Бабий Яр – это место нашей национальной памяти. Национальной памяти, обретаемой по крупицам. Национальной памяти настолько еще хрупкой, что любое вмешательство в нее, не говоря уже о вмешательстве бизнесменов страны-агрессора, кажется мне недопустимым. Присутствие российских денег в вопросе украинской национальной памяти – сама по себе ситуация, не этичная в период кремлевской агрессии. Какие бы мотивы не двигали их намерениями.

С чем я могу согласиться в концепции Ильи Хржановского – так это с тем, что Бабий Яр – это глобальное место. Место, которое больше нас самих. Но, прочитав большое количество материалов посвященных проекту Хржановского, его интервью и статьи его критиков, я задаюсь вопросом насколько мемориал в его исполнении может стать местом большим, чем сам Хржановский.

Даже первая инсталляция, открывшаяся на днях в Бабьем Яре, вызывает вопросы о мотивах и художественных способах, которыми будет реализован проект. Абстрактные скульптуры с аудиовизуальной инсталляцией – это конечно же художественная метафора. Но метафора, раскрывающая скорее личность автора. Художественная абстракция хороша для выражения абстрактных идей. Но должен ли мемориал, задача которого – восстановить право погибших на память о себе, быть абстрактным? Не умаляем ли мы право погибших быть услышанными?

Хржановский – несомненно визионер. И вполне допускаю, – гений. Но мемориал жертвам Бабьего Яра должен стать местом, где каждый убитый сможет обрести свое бессмертие в нашей памяти, а никак не полем для реализации художественных экспериментов автора. Экспериментов, которые красноречиво запечатлены в картине Хржановского “Дау. Дегенерация”. Настолько мастерской, что сам подход режиссёра к деконструкции советского режима в виде масштабного социального эксперимента на живых людях, полностью затеняет казалось бы очевидный вывод – вывод о бесчеловечности советского строя.

Илья Хржановский много говорит о том, что его цель – не обвинять. Что он хочет создать мемориал, посвященный самому феномену геноцида. Исследовать человека в геноциде. Его мотивы, и его действия. Но Бабий Яр – это не экспериментальная площадка для отработки новаторских художественных методов. Бабий Яр – это конкретное место, в котором нашли свой последний покой неисчислимые миры конкретных жертв. И если в своей гордыне автор проекта не способен отказаться от самого себя, встать на сторону погибших, защитить их право быть услышанными, то зачем нужен такой мемориал? Стоит ли абстрактный эксперимент-высказывание автора памяти сотен тысяч убитых?

Каждая нация в каком-то смысле приватизирует собственную историю. И это – нормальный процесс, составная часть процесса нациобилдинга. Любой мемориал может быть построен за деньги меценатов. Но никто не вправе приватизировать память о жертвах в своих целях. Бабий Яр не принадлежит человечеству, не принадлежит России, Израилю, так же как не принадлежит и Украине. Бабий Яр не может принадлежать Михаилу Фридману и Герману Хану, несмотря ни на какие деньги, которые они готовы вложить. Бабий Яр не может принадлежать Илье Хржановскому, который строит под видом мемориала памятник собственному творческому тщеславию. Бабий Яр принадлежит его жертвам. Есфири и Елене. Циле и Владимиру. Соломону и Нине. Константину и Абраму. Рахили и Семену. Сотням тысяч, которые взывают к нам из своих могил: “Я бы хотел, чтобы кто-то помнил – когда-то на свете жил человек по имени….”