7 сентября в Украину вернулись 35 пленных. Это произошло во время большого «обмена» с Россией: украинская власть отдала в РФ боевиков и террористов, зато смогла забрать 24 моряков и 11 политзаключенных. Среди них, в частности, были режиссер Олег Сенцов, крымский анархист Александр Кольченко, журналист Роман Сущенко, самый молодой политзаключенный Павел Гриб. И в этот  же обмен попал пока единственный крымский татарин – Эдем Бекиров.

Житель Херсонской области, он принимал активное участие в движении сопротивления российской оккупации. В частности, в блокаде Крыма в 2015 году. Россияне задержали мужчину в декабре 2018 года, когда он ехал навестить свою тещу накануне операции на сердце. Его обвинили в хранении и изготовлении боеприпасов. По истории Федеральной службы безопасности России, весной 2018 он якобы передал своему сообщнику более 11 кг тротила (47 шашек) и почти 200 патронов к пистолету Макарова. Все это якобы должно было служить для организации терактов на полуострове. Несмотря на значительные проблемы со здоровьем (в частности, сахарный диабет), оккупационная власть арестовала Эдема Бекирова и отправила его в СИЗО Симферополя, заявляя, что человек полностью здоров. В русском плену он пробыл почти год.

Сейчас он проходит реабилитацию в украинских больницах. Собственно, в одной из них, в промежутках между процедурами Буквы и встретились с Эдемом Бекировым и поговорили с ним о положении крымских татар после российской оккупации, предложения сотрудничества с ФСБ и жизни в симферопольском СИЗО.

– Вы помните первое появление «зеленых человечков» в Крыму? Где вы встретили захвата Верховного Совета Крыма и так называемый референдум о независимости?

– В те дни было … тревожно. Было ощущение войны. И ощущение, что нас сдают. Потому крымские татары понимают, что с русскими нельзя садиться за стол переговоров. Потому что они тебя продадут за 10 копеек. Понятно, что мы были очень обеспокоены. И были готовы защищать свою землю. Помню, как появились «зеленые человечки» 26 февраля 2014 м. Они тогда захватили Верховную Раду Крыма (в ночь на 27 февраля – ред.). И в тот же день под стенами Рады был митинг. Там были крымские татары. Была и моя семья. Я, к сожалению, по состоянию здоровья наблюдал за всем, что происходило, по телевизору, в интернете. Помню, что тот митинг был жестким (произошли столкновения между проукраинским и пророссийским митингом, погибло двое участников последнего – ред.). Но тогдашняя украинская власть не приняла никаких действенных решений. Знаю, что тогда в Перевальном стоял украинский спецназ. Но у них, якобы, была одна задача: следить, чтобы крымские татары не бунтовали.

Затем, в марте, был так называемый референдум. 18 марта. И помню, как крымские татары делали флешмобы. Стояли с плакатами. Стояли вдоль трасс. Мы говорили, что Крым – это Украина. Мы пытались бороться мирными методами, без оружия. И оружия у нас не было. Это уже потом появились депутаты, как Сергей Пашинский, которые начали рассказывать, что мы «продали Крым» (в феврале 2018 нардеп Пашинский в эфире одного из телеканалов заявил, что был готов предоставить крымским татарам оружие для защиты полуострова от оккупации, но они якобы отказались – ред.). Но на самом деле нас продали вот такие политики. Так и не дали команды армии. Я уверен: если бы приказ защищаться от оккупантов был, то и украинцы, и крымские татары стояли бы вместе. Да, было бы много крови. Но был бы шанс выбить оккупантов из полуострова. А так … как можно без оружия идти на автоматы? Это самоубийство. И тогда, в 2014-м, это понимали лидеры крымских татар. В частности Рефат Чубаров. Он смог успокоить людей. И нам удалось избежать неоправданного кровопролития.

-Но в свое время крымские татары попали в самопровозглашенной правительства Сергея Аксенова. Например, Ленур Ислямов, который в начале апреля 2014-му стал и.о. заместителя председателя «Совета министров Крыма». Можно ли говорить о том, что крымские татары пытались договориться с оккупантами?

-Послушайте, никто ни с кем не пытался договариваться. Изначально были разговоры о независимой от России автономии. Говорили о том, что в парламенте Крыма должны быть депутаты от крымских татар, от Украины и, только возможно, от России. Но у агрессора аппетиты другие. И ситуация очень быстро изменилась. Наших лидеров перестали пускать в Крым (Ленур Ислямов был отозван Меджлисом через несколько недель после своего назначения на должность, прекратил выполнять обязанности и.о. заместителя председателя «Совета министров Крыма» 28 мая 2014 года, в мае 2015 года оккупанты начали против него уголовное преследование за «прорыв границы» при попытке въезда Мустафы Джемилева на оккупированный полуостров весной 2014-го – авт.).

-В какой момент стало понятно, что крымских татар на полуострове начнут системно преследовать?

-Мы знали это с самого начала. Это очевидно: только власть на полуострове примут русские – начнутся преследования. Мы хорошо помним 18 мая 1944. Мы помним геноцид. И наша молодежь о нем также помнит. С момента оккупации на полуострове начали исчезать люди. В частности, крымские татары. Например, Решат Аметов. Он погиб первым. В целом, с 2014 года до сих пор не нашли 17 человек, пропавших на полуострове.

– Вас задержали на пункте пропуска в Крым в декабре 2018 года. Как это происходило?

-Когда я проходил проверку документов на въезде в Крым, у меня забрали паспорт. И час держали на пункте пропуска. Как я узнал, в это время вызвали представителей Федеральной службы безопасности из Симферополя. Когда они приехали, сказали мне, что паспорт фальшивый. Я убеждал их, что это абсурд. Но ФСБшники сказали, что мне с ними надо ехать в Симферополь. И уже там мне предъявили обвинение в том, что я якобы пытался провезти через админкордон взрывчатку и патроны.

-Вас держали в СИЗО Симферополя?

-Да, через него проходят все наши политзаключенные в Крыму.

-Какие были условия в этом СИЗО? У вас была возможность общаться с другими «политическими»?

-Какие могут быть условия, если эту тюрьму строили еще во времена императрицы Екатерины? Стены все в плесени, окон нет. Потолок протекает. Туалеты в камерах забиваются и фонтанируют в камеры. Такое довольно часто случалось. Условий для жизни там нет вообще. Если в это СИЗО попадает кто-то «крутой», например мэр города какого-то, то его заставляют сделать ремонт в двух камерах. И обещают, что он будет сидеть в одной из них. Но не всегда такие обещания руководство СИЗО выполняет. Да, была возможность общаться с другими политзаключенными. Например, когда нас возили на суды или следственные эксперименты. Нас утром собирали в боксах, общих помещениях. И там была возможность поговорить.

– С кем, например?

– Со всеми нашими, кто в 2018-м сидел в том СИЗО. Например, я виделся с Эмиром Усеином Куку (крымский правозащитник, арестован оккупационными властями Крыма за участие в организации Хизб ут-Тахрир, которая признана в России «террористической» – ред.). Его держали в Ростове, но привозили в Крым несколько раз. И мы с ним встречались в боксах ФСБ.

Почти 2 месяца я просидел с Сервером Мустафаевым, координатором «Крымской солидарности» (движение крымских татар, основанный весной 2016 года для поддержки политзаключенных – ред.). Невероятная человек. Он умудрялся управлять организацию даже из-за решетки. Арестован за участие в Хизб ут-Тахрир. Россия назвала его террористом. Но люди, которые входят в Хизб – это просто мусульмане, тщательно придерживаются Сун (правил в шариате – ред.). У Сервера не было агрессии или враждебности. Он очень миролюбивый. Никогда не жаловался на жизнь. Его держали в ужасных условиях. Все, что он говорил на это: «Это испытание, которое послал мне Всевышний». Думаю, поэтому Россия не хочет отпускать тех, кто обвинен по делу Хизб ут-Тахрир. Потому что когда эти люди окажутся на свободе, сразу станет ясно, кто именно террорист. Государство-террорист.

-Как к вам относились работники СИЗО?

-Честно, мне было противно смотреть на них. Потому что среди работников изолятора было много тех, кто служил Украине, а затем перешел на сторону России. Это предатели, иначе я их не могу назвать. Да, сначала они несколько по-хамски относились ко мне. Но в такие моменты я разворачивался к ним спиной и переставал с ними говорить. Я вообще в изоляторе ни с кем не ссорился, не говорил на «фене». И так же относились ко мне. Даже работники СИЗО. Они понимали, что я не их клиент. Что мной занимается ФСБ.

-У вас были … «странные» сокамерники?

– Конечно. Было двое стукачей. Первый, помню, сразу во всем признался. В первый же день. Мы вымыли камеру, в которую меня перевели, и сели пить кофе. И в этот момент признался, что его ко мне подсадило ФСБ. Он должен был следить, с кем я общаюсь, кому и что именно пишу. Он был наркоманом, но оказался удивительно порядочным человеком. Помню, как он по вечерам затыкал свои уши ватой. Говорил, что если вдруг что-то услышит – то может ненароком проговориться. С ним я просидел полтора месяца. Потом ко мне подсадили человека, который торговал наркотиками в Севастополе. Он тоже признался в том, что должен за мной следить. Это произошло на второй день его появления.

– А у вас был какой-то связь с другими политзаключенными за пределами СИЗО? Скажем, вы могли им писать письма?

Хм. Даже больше. У нас была связь в самом СИЗО. Каким образом мы общались – не расскажу. И возможности написать другим «политическим» были. Просто надо было передать письмо за пределы изолятора. И далее его могли отправить в колонию или другие СИЗО.

-Как вы узнавали новости о других политзаключенных? Вообще, была у вас такая возможность?

-У нас в спецблоке, где меня держали, не было ни радио, ни телевизора. Поэтому от внешнего мира мы были отрезаны. Но мы знали все, что происходит в самом СИЗО. Я имел возможность узнать все, что происходит с нашими ребятами. Не было такого, чтобы, скажем, появился новый политзаключенный и мы не знали, кто он, откуда и за что задержан. Не важно, был это крымский татарин или украинец. В этом, в частности, помогала наша Крымская солидарность. Если вдруг кому-то надо было помочь … ну не знаю, у человека не было элементарных вещей: сигарет, чая и т.д. – мы помогали.

-Вы получали в СИЗО письма?

– Да, писали из Крыма, России. Дети писали также, рисунки передавали. Но оккупационный режим отдавал не все. Помню письма Ольги Мазур, активистки из Москвы. Она не боится путинского режима, выходит на протесты. И в письмах она писала, чтобы я не думал, что о политзаключенных забыли. Писала, что есть русские, которые понимают – что такое путинская власть. Поэтому я разграничиваю русских и Путина. Наконец, они не виноваты, что их президент русский. Потому на самом деле в России не все люди одинаковы. Есть и те, кто выходит на одиночные пикеты в поддержку наших политзаключенных. И для этого в путинской России, при этом тоталитарной системе, надо иметь большую силу духа.

-В сентябре 2016 Россия запретила Меджлис крымскотатарского народа. Как это сказалось на крымских татарах, которые остаются на полуострове?

-Российская тоталитарная машина не знает, что такое сострадание. Сейчас в России много говорят о концентрационных лагерях нацистов. О Освенциме, Бухенвальде. О том, сколько там убили людей. И при этом не слишком рассказывают о том, сколько людей убила Колыма. Такая же история и с Крымом. Сейчас объясню. Когда происходила аннексия, Путин приглашал Мустафу Джемилева на встречу. И предъявил ему ряд требований. В частности, чтобы наш народ признал аннексию Крыма. Ожидаемо, что Мустафа-ага (уважительное обращение – ред.) отказался. Потому что он как лидер нашего народа не ради этого боролся столько лет за возвращение крымских татар на родину. Не ради этого прошел советские лагеря. Он не мог предать. Поэтому Россия начала репрессии.

Они понимали, что Меджлис – это пороховая бочка. Если бы Рефат Чубаров или Мустафа Джемилев приезжали в Крым – это были бы потенциальные риски. Вспомните только весну 2014-го, когда Мустафа-ага пытался попасть на полуостров. Сколько тогда крымских татар собралось на админгранице. Поэтому Путину Меджлис был не выгоден. Единственное, что они могли сделать – объявить всех его членов террористами. И я понимаю, почему следователь ФСБ предлагал мне сотрудничество. Требовал, чтобы я во всем «признался». Обещал, что отправит меня в больницу, не будет держать в СИЗО, обещал домашний арест. Но при этом, если бы я «признался», – россияне стали бы рассказывать, что мне Меджлис дал патроны и взрывчатку, чтобы я устроил на полуострове террор.

-Вы помните день, когда ваша семья вернулась в Крым?

-Конечно. 10 июля 1968. Мне тогда был седьмой год. Что мог понимать семилетний мальчик? Я знал, что Крым – это моя Родина. Мы жили в Джанкое. Но местные тогда смотрели на нас, как на обезьян. Дети просили меня показать хвост. КГБ хорошо поработало с населением. Во всем Крыму. При этом существовал запрет для крымских татар селиться на южном побережье полуострова. Мы могли жить только в степи. Таким образом СССР хотел показать, что они цивилизованные и гуманные. Что они отменили решение о высылке крымских татар. И при этом, ограничивали въезд на полуостров. Скажем, существовали города и села, в которые нас не пускали. И пытались рассеять по Крыму. Чтобы в одном селе жило не более, скажем, восьми семей. Чтобы мы не могли общаться друг с другом.

Сначала мне было трудно. Пока не научился драться, получал от сверстников. Результаты у меня на лице (Эдем показывает  сломанный нос – авт.). Вот такое было отношение у людей к нам. Такова была политика СССР. Так сказать, русский брат, последствия знакомства с которым мы ощущаем до сих пор.

В целом же КГБ хотело показать миру, что татары – это предатели. И такое к нам было отношение от местных. Но, думаю, 2014-й год показал, кто на самом деле предатель, а кто – нет. Мы боролись за Крым. Но украинская власть нас не услышала. И бросила на произвол судьбы. Не только нас. Но и свою армию. Своих граждан. И сейчас Крым отошел на второй план. Многие говорят о Донецк и Луганск. Потому что так захотел Путин. Ему безразлично, сколько погибнет его солдат на войне. Это для него полигон. И так он отвлекает мир от вопроса оккупации Крыма. А на самом деле, по моему убеждению, ключи от Донбасса – в Крыму. Только Украина вернет контроль над Крымом – россияне оставят Луганск и Донецк.

-Российской власти удалось найти подход к муфтию Крыма Эмирали Аблаеву. И сейчас он сотрудничает с оккупантами. Как к нему относятся сами крымские татары?

-Есть такое. Россияне хорошо обработали нашего муфтия. Он оказался слаб духом. Но это не показатель. Скажем, россияне пытались переизбрать Меджлис, чтобы сделать его контролируемым. У них не получилось. Были случаи, когда такие коллаборационисты приходили, скажем, на похороны. И их оттуда выгоняли. Потому что они предатели.

– К вам много народу приходило на суды?

– Залы, в которых слушали мое дело, были маленькие. Туда 6-7 человек влезало. Другие должны были стоять на улице или в коридорах. Помню, когда люди кричали «Бог велик» (Аллаху Акбар – ред.) – то судьи  вздрагивали. Еще была история. Привезли меня на суд, но из автозака еще не выпустили. И видно, что по территории суда много народу. Кричат ​​«Эдем-Ага, мы с тобой!» А конвоир нервничает, автомат дергает. Я ему говорю: «Успокойся, кому ты надо. Это меня люди поддержать пришли ». А он обижается, говорит, что в него камнями бросали. Говорю ему: «Я бы в тебя гранату бросил, если бы мог. Потому что вы родителей у семьи забираете. Детей пугаете. Матерей до инфарктов доводите. Вриваетеся в чужие дома. Вы ожидаете, что вас хлебом-солью должны встречать? ».

-Как происходил ваш обмен? Когда вы об этом узнали?

-21 августа 2019-го у меня должен был быть суд. И в тот же день мне изменили меру пресечения. По личному обязательству. И в решении суда было написано: «Освободить в зале суда». Но эта строку судья не прочитал. Меня сажают в автомбиль. Адвокаты протестуют, говорят, что меня должны освободить немедленно. Но меня везут в ФСБ. Там отдают паспорт и везут в аэропорт. Оттуда я попал в Москву. Там некоторое время жил в гостинице. Со мной был врач и охрана. Была возможность гулять на улице, но только в сопровождении. Знал, что должен быть обмен 26 августа. Но все уперлось в решение о Вышинского (Кирилл Вышинский – руководитель РИА «Новости-Украина», обвинен в государственной измене, обменян на украинских политзаключенных 7 сентября прошлого года – ред.). Пока его не осовободили – не могло быть и речи об обмене. А 7 сентября утром меня привезли в СИЗО Лефортово. На территории уже стояли автобусы. А у них были наши.

-Кого вы увидели первым?

– Олега Сенцова. И Романа Сущенко. А потом Владимира Балуха. Сенцова, к слову, до этого момента я лично не знал. Разве по фотографиям в новостях. А потом ходил на акции в его поддержку. С плакатами стоял. И никогда не думал, что окажусь с ним в одной команде. И на самом деле я благодарю бога за то, что он дал мне силы и терпения, что я получил таких братьев. Это для меня честь. Евгений Панов (обвинен в «подготовке диверсий в Крыму»), Николай Карпюк (обвинен в «убийствах российских военных во время первой Чеченской войны»), Роман Сущенко (обвинен в «шпионаже»), Олег Сенцов (обвинен в «терроризме») – все уникальные люди. А наш дед-партизан Алексей Сизонович (обвинен в «подготовке взрывов в России»).

Единственное, что огорчает – сейчас здоровье не позволяет мне делать много вещей. Все уже с моего обмена работают, помогают в освобождении наших ребят. Один я никак из больниц не выберусь. Хотя тоже делаю, что могу.

– Когда вы вернулись в Украину – какая новость или событие вас удивили или поразили больше всего?

-Не то чтобы поразила … огорчила. До меня произошло два крупных обмены. И в них не было ни одного крымского татарина. Я до сих пор единственный, кого поменяли. Даже не знаю, как так произошло. Я на самом деле очень благодарен своей семье, которая за меня боролась. Благодарен правозащитникам, нашему омбудсмену Людмиле Денисовой. Европейским странам, которые требовали отпустить меня на свободу. Благодарен всем до глубины души. И даже не знаю, смогу ли я когда-то выплатить этот долг.

И напоследок. Я очень люблю украинцев. Мы же с вами один народ. Я хочу, чтобы мы не теряли веру в себя. Чтобы у нас оставалась сила духа. Чтобы люди помнили, что Украина – это Родина, за которую надо бороться. Потому что политики придут и уйдут, их много. А Украина у нас одна. И она остается. Хочу, чтобы мы помнили – что смерти наших военных в Донбассе были не напрасны. Что они защищали нашу Родину. И мы должны сделать все, чтобы Украина развивалась.