Курорты в широком смысле этого слова, как и романы на них, – «жизнь за кулисами». О том, что такое во время отдыха происходит, все знают, но никто не спешит своим любовным достоянием хвастаться. Скорее, делают наоборот: о любовных похождениях во время отдыха пытаются забыть сразу по возвращении домой, чтобы жить так, будто никогда ничего такого не бывало.

На сцене, в свете рампы, всегда разыгрывается спектакль добропорядочной жизни, потому что априори только она одна заслуживает одобрительные аплодисменты общества. Но, как доказано не одним поколением человечества, источником вдохновения и толчком к творчеству чаще всего становятся именно «закулисные» чувства и эмоции. Поэтому нет ничего удивительного, что многие писатели переживали курортные романы или любовные приключения во время отдыха. И нет ничего удивительного в том, что они предпочли о них не вспоминать — ни в письмах, ни в дневниках. Но позволяли себе сублимировать эмоции в творчество.

Украинские писатели — не исключение. В их жизни были и курорты, и романы. Правда, во все времена курорты были особенные: в большинстве случаев речь шла о лечение, оздоровление, вынужденной эмиграции, лесах, хуторах и горах, а не яхтах, виллах и Лазурном береге Франции. Поэтому, вполне логично, что вольностей французской курортной любви, воспетых, например, Франсуазой Саган, от украинских писателей не дождешься. Хотя, кто сказал, что нет? Попробуем разобраться.

Любовные курорты по-хуторянски: Пантелеймон Кулиш как семьянин, хуторянин и любовник

Начнем с главного: Кулиш на курорты не ездил. Потому что лучший курорт — хутор. Впрочем, в середине — конце XIX века жить на хуторе, чтобы время от времени выбираться в”светские люди”, было примерно, как жить все время где-то на прекрасном побережье, чтобы иногда отправляться в город на людей посмотреть и себя показать. Собственно, во время вот этих “светских вылазок” с хутора в салоны с Кулишом и нападали  приступы сердцееда. После которых он возвращался домой зализывать раны.

Если начать с самого начала, то есть от свадьбы, то все у Кулиша было не совсем как у людей. Всего через несколько месяцев после брака с Александрой Белозерской (которая со временем станет известной украинской писательницей XIX века Анной Барвинок) Кулиша арестовали как члена Кирилло-Мефодиевского общества. Но, в отличие от товарища Тараса Шевченко, Пантелеймон Кулиш обошелся всего-навсего ссылкой в ​​Тулу. Усилия к тому, чтобы все почти сошло ему с рук, приложила молодая жена Александра — ей хватало верных и влиятельных друзей, которые помогли облегчить наказание. На деньги из ее же приданого Кулеши жили в ссылке. Конечно, Александра Кулиш поехала вслед за мужем — она ​​же поклялась под венцом быть вместе и в радости, и в горе. А первое горе пришло быстро.

Казалось, что такую ​​жену на руках носить надо. Что Кулиш и делал, но недолго. Пока ему не удалось вернуться из ссылки и завезти ее на хутор. Ибо к желанному и воспетому Кулишом хутору  Александра подошла хорошо (и была там  незаменима), а вот в светских салонах Петербурга и Москвы он стеснялся … ее провинциальности. Надо же! Впрочем, официально Кулиш говорил другое: у его жены нервная болезнь, поэтому ей лучше жить на хуторе, в лоне природы, в покое и нехитрых хозяйственных хлопотах.

По правде говоря, такое решение Александре Кулиш пошло на пользу. Ибо, если кто-то из супругов и был нервный, то явно, не она. Оказавшись в одиночестве в родной Мотроновке на Черниговщине, Александра Кулиш спокойно нашла себя как писательница Анна Барвинок.

Пантелеймон Кулиш тем временем отправился на любовные подвиги. На самом деле он занимался активной литературной и общественной деятельностью, но это нисколько не мешало ему смешивать работу и развлечения. Вторая половина XIX века – время новых женщин, “эмансипанток». К ним  в наших краях преимущественно принадлежали провинциальные девушки – образованные дочери состоятельных помещиков, которые охотно принимались за переводы и письма, и писали не только рассказы и повести, но и любовные письма Кулишу, который считал себя гуру любви. Пока не обломал зубы о Марко Вовчок, которая в те времена называлась просто Мария Вилинская.

Марию Вилинскую на самом деле любили все мужчины, но Кулиш решил, что он станет ее учителем, опекуном и (почему бы нет?) любовником. История не сохранила свидетельств, был ли Кулиш искусным любовником, а вот занудой и морализатором он был еще тем. Так что Марко Вовчок тактично послала его … на хутор, к жене. Чем превратила своего пылкого поклонника в своего же злейшего врага.

Он даже угрожал покончить с собой (застрелиться из-за  злополучного любовного романа в те времена был распространенный способ хайпа), а вместо этого убежал на хутор. Так называемая “хуторянская философия”, в которой хутор воспевался как средоточие национальной самобытности, во все времена был для любовных ран Кулиша целебным. Конечно, внимательному наблюдателю еще в те времена бросалось в глаза, что Кулиш  в теории поэтизирует патриархальные мораль и быт и высокую этику простых хуторян, а на практике имеет другие предпочтения, – но это уже другая история.

Ну, а историей с Марком Вовчок любовные похождения писателя не закончились.

Быстро насладившись жизнью на хуторе и попутно помирившись с женой, он решил закрепить восстановленный супружеский союз путешествием на пароходе по Волге. Судоходство  явно пошло Кулишу на пользу: по возвращении из путешествия Александра снова вернулась на хутор, а Пантелеймон странным образом оказался “третьим”  в семье Глебова. Причем, соблазнить жену Леонида Глебова Прасковью Кулишу удалось легко и непринужденно. В очередной раз речь шла о страстной любви до смерти. Леонид Глебов мудро решил дать жене свободу выбора. Она, может быть, и выбрала бы  Кулиша, но тот ее опередил! Выбрал не разрывать с женой, а просто пожить некоторое время “третьим”  в семье Глебова. Потому что любовные романы вне хутора – это все временное, а вот хуторянство – навеки.

Как бы там ни было, но выбор в пользу хутора Пантелеймон Кулиш сделал зря. Он так никогда и не научился на нем хозяйствовать. Но именно Мотроновка стала спонсором издания творческого наследия Кулиша: после смерти мужа Александра Кулиш продала усадьбу и за полученные деньги издала полное собрание рукописей писателя.

Такая она непредсказуемая сила хутора и любви. И хутора, оказывается, нужны не для того, чтобы на них просто летом отдыхать.

Ольга Кобылянская и ее природа: чтобы свободно писать о сексе в лесу, порядочной даме не обязательно выходить замуж

Вот вам сюжет: молодая, красивая, раскованная, интеллигента женщина, которая любит литературу и себя, приезжает на отдых в горы. И тут выясняется, что ее любимое развлечение — гулять самой в густом и темном лесу. Конечно, по закону жанра  она встречает в этом лесу мужчину (молодого и сильного), и понимает, что очень его хочет. Физически. Ну, то есть не выйти за него замуж, не наварить ему борща, не родить пол десятка детей, не ходить с ним каждое воскресенье на службу Божью. А просто хочет его физически: заниматься с ним сексом прямо здесь, в бесконечно красивом и густом изначальном лесу. Чтобы потом сказать ему “пока”. Что ей мешает так поступить? Ничто на самом деле. Поэтому она так и делает.

Нет, это не фрагмент романа “Здравствуй, печаль”  – хотя содержание примерно то же, но у Саган — море, пляжи и песок. И не скандальный “Любовник леди Чаттерлей”  Дэвида Лоуренса, запрещенный (из-за детального описания сексуальных сцен) к печати в нескольких странах. Это новелла”Природа”, события которой разворачиваются в живописных Карпатах, известной “синечулочницы”  украинской литературы Ольги Кобылянской. По крайней мере, именно “синечулочницей” и революционеркой пыталась сделать незамужнюю Ольгу Юлиановну  советская литературная критика. Ольга Кобылянская никогда таковой не была. Вместо этого она широко мыслила в вопросах любви. И широту своего мышления не стеснялась описывать в творчестве.

Написанную 1887 новеллу “Природа”  (для сравнения, роман ” Любовник леди Чаттерлей”  впервые напечатали 1928) Ольга Кобылянская смогла издать только через 11 лет! И не потому, что в новелле описывается сексуальный акт (на самом деле он там так целомудренно описывается, что непосвященному практически невозможно догадаться, что он там есть), а именно из-за сюжета: общество не могло смириться, что молодая женщина а) сама едет на отдых; б) сама гуляет по карпатским лесам и г) крутит курортный роман с местным гуцулом. Тогдашнее общество хором говорило, что такого не бывает. Но Ольга Кобылянская, как известно, фантастику не писала. А спросить у нее, написала ли она это из собственного опыта, никто не решился.

Конечно, вменять Кобылянской, как   и писателям вообще, что каждый изображенный ими акт любви, – переосмысление личного опыта, неграмотно и неправильно. Но не кажется ли вам, что писательница, которая сознательно и смело разрушает традиционную христианско-патриархальную мораль, не может разрушать ее только своим творчеством? Чтобы убедительно писать о чем-то, это что-то надо пережить. Ну, по крайней мере, пропустить через себя по-настоящему. Для этого не обязательно спать с гуцулами в лесу (даже с очень красивыми и в очень темном), но обязательно об этом думать и это представлять.

Жизнь и люди научили Ольгу Кобылянскую быть скрытной и не рассказывать в деталях о своих радостях и утехах, в том числе и плотских. Не те были времена, не те были нравы. История сохранила обрывками разве что историю страстной (и несчастной ) любви Кобылянской к Осипа Маковея – младшего ее на несколько лет редактора “Буковины”. Неизвестно, но, говорят, что они даже некоторое время жили вместе (представьте себе степень “разврата” – женщина невенчанная живет с мужчиной в Черновцах, в XIX веке!), А потом он уехал из Черновцов, а ей якобы об этом не сказал. То есть банально сбежал. Она якобы написала ему письмо с предложением выйти за него замуж, а он якобы сказал, что не хочет жениться на старшей женщине. И возьмет в жены помоложе. О своей любви Ольга Кобылянская открылась в письме к другу, болгарскому писателю Петке Тодорову. Но без упоминания имени: “Я очень любила одного человека много лет … Все цветы, которые цвели в моей душе, я ему дарила. Вдруг он отвернулся. Почему? ”

И если о любви своей жизни Ольга Кобылянская так осторожно писала, то писала бы она откровенно о своих любовных похождениях? Хотя, кое-что таки писала. Из-за слабого здоровья она должна была постоянно ездить на курорты, в частности частенько посещала немецкие санатории. В одном из них она начала писать новый роман. Дописала в 1904 году. Произведение вышло аж в 1927 году. Называется он “Ниоба”. Роман – не столько о любви, сколько об отношениях родители-дети. Но о мотивах написать этот роман Кобылянская говорила так: “Ниобу”  я написала просто по причине, когда полюбила одного чужака. Скажу вам правду, что не наш научил меня, что такое истинная, искренняя, чистая, святая любовь, а чужой, немец. За границей познала я ее”.

Поэтому, были ли курортные романы в жизни Ольги Кобылянской, однозначно не скажешь. Хотя курорты в ее жизни были – и не только безымянные немецкие, но и прославленная и воспетая Лесей Украинкой, Василием Стефаником, Иваном Франко, Михаилом Коцюбинским и другими художниками славная живописная Крыворивня. Хватало в ее жизни и романов. А вот желания рассказывать обо всем этом широкой общественности – не было. И здесь Ольгу Кобылянскую можно понять.

“… Мы пойдем тихо посреди целого леса мечтаний и потеряемся оба медленно, вдали”: никак не курортный роман с привкусом увядших  роз

Историю любви Леси Украинки и Сергея Мержинского язык не поворачивается назвать курортным романом. Или романом на отдыхе. Особенно, когда знаешь, чем все кончилось. И как все закончилось.

Но, тем не менее, изначально это очень напоминало курортный роман. Романтическая встреча двух людей, которых их болезни заставляли время от времени лечиться на курортах. В тот роковой раз было лечение в Ялте.

Леся Украинка с детства посещала курорты: речь шла преимущественно о целебных для ее  здоровья солнечных морских побережьях. В юном возрасте она отправлялась в относительно недалекую Одессу. Лесины письма к родным изобилуют рассказами о съемном жилье (с остроумными описаниями хозяев), о купальнях (с искренним признанием, как ей нравится купание), о походах на местные базарчики (с шуточными жалобами на то, сколько денег она проедает на фруктах). Из писем понятно, насколько раскованная, и открытая к миру Леся. Конечно, вменять “любовные похождения на одесском курорте”  молодой девушке с европейским воспитанием и европейской широтой мышления не приходится, а вот то, что Леся с детства была легка на подъем, готова к путешествиям и открытиям – это факт.

В старшем возрасте, когда болезнь начала прогрессировать, одесского моря Лесе  уже было недостаточно: пока были финансы, она отдыхала (и лечилась) в Египте, также были санатории в Карпатах, в итальянском Сан-Ремо, зимой на Кавказе, реабилитация в немецком Берлине и т.д. . Каждый курорт оставлял в жизни Леси невероятный отпечаток. Например, на Сан-Ремо Леся возлагала огромные надежды: тамошний климат считался целебным для больных туберкулезом, поэтому она очень надеялась подлечиться (перед тем она была в Карпатах, и опыт тамошнего отдыха был не самым лучшим в ее жизни). Поселилась на вилле, которая сейчас называется “Адриана”  (в те времена она принадлежала дальним родственникам Косачей – Садовским), и так ей там понравилось, что осталась на несколько месяцев, а потом возвращалась еще и еще.

В Сан-Ремо Леся чувствовала себя как дома, немного выучила итальянский, а в написанных оттуда письмах язвительно смеялась с англичанок, которые казались ей очень некрасивыми, и сетовала на засилье отдыхающих-россиян. Во время путешествий в Египет (в Северной Африке она оздоравливалась трижды, зимой 1909, 1911-1912 и 1912-1913) занималась психологией “мусульманской гаремной женщиной”, много об этом писала и думала. Можно сказать, что Леся, хоть и не по своей воле, а из-за состояния здоровья, была завсегдатаем курортов. Потому что только так могла выжить. Хотя, вполне вероятно, что части этих курортов в Лесином жизни не было, если бы она однажды в Крыму не встретила любовь всей своей жизни.

Сергей Мержинский был революционером из Минска, который в свое время учился в Киевском университете Святого Владимира. В 1897 году он лечил в Ялте туберкулез легких. Там и познакомился с Лесей, которая хотя и называла его “другом моих идей”, но на самом деле в него влюбилась. Долгое время их отношения подавались как связи на “революционной почве”. Леся Украинка действительно поддерживала связи с крымскими социал-демократами, и не в последнюю очередь благодаря им состоялась встреча Леси и Мержинского. Но общее восхождение на Ай-Петри сложно объяснить революционной целесообразностью. Так же, как планы ехать вместе на лечение в Швейцарию. Больше всего в мужчинах Лесю возбуждали эрудиция и ум, а Мержинскому было ни занимать ни первого, ни второго. Вот только было два но: он был неизлечимо болен и любил другую женщину. Но Леся решила не уступать.

Так ялтинский курортно-лечебный роман, который мог бы закончиться общим восхождением на Ай-Петри, превратился в нечто большее, чем просто любовную историю или просто любовную трагедию. Его болезнь прогрессировала, а ее родители – откровенно паниковали. Потому что понимали, что Лесе надо за собственную жизнь бороться, а она борется за право спасать жизнь человека, который ее не очень то и любит. Впрочем, Лесю  было не остановить. Она ухаживала за ним в последние дни его жизни. У нее на руках он умер. Она у его постели, в течение одной ночи, написала драматическую поэму “Одержимая”.

Просто надо вдуматься в этот факт: женщина, которая знает, что человек, который ее не любит, которому она никогда не будет принадлежать, но без которого она не знает, как дальше жить за ночь пишет у кровати (в которой он медленно, но верно умирает) гениальную драматическую поэму. Это однозначно  даже больше, чем просто любовь. Нет никаких доказательств того, что Мержинский хотел, чтобы кто-то знал, об этой любви. Просто Леся любила так сильно, что любовь сама говорила о себе.

Мержинский дорого обошелся Лесе. Ее болезнь начала прогрессировать. Украинские зимы стали для нее просто смертельными. Она спасается от них в Италии, Африке, на Кавказе. Выходит замуж за младшего на девять лет Климента Квитку, они живут то в Ялте, то в Тифлисе, то в Телави, то в Кутаиси. Но это уже совсем другая история.

Квитка очень ревновал Лесю к Мержинскому. Ему казалось, что она его так не любит. А он как-никак был ей законный муж, в отличие от просто “друга”  Мержинского. И возможно, был прав. Потому образец интимной лирики Леси Украинки- “Твои письма всегда пахнут увядшими розами” – к мужу не имеют никакого отношения.

“О, дорогой мой! Я создам тебе мир, новый мир новой мечты. Я для тебя начала новую мечту жизни, я для тебя умерла и воскресла. Возьми меня с собой. Я так боюсь жить! Ценой новой юности и я не хочу жизни. Возьми, возьми меня с собой, мы пойдем тихо посреди целого леса мечтаний и потеряемся оба медленно, вдали. А на том месте, где мы были в жизни, пусть розы вянут, вянут и пахнут, как твои дорогие письма, мой друг … ”

Идея честности с собой и любовные игры без обещаний: философия интимных отношений Владимира Винниченко

Жизнь Владимира Винниченко часто называют образцом свободной любви. И не зря. Ибо один из самых известных украинских политиков начала ХХ века был также одним из самых известных любовников. О последнем известно благодаря его дневникам и драмам. Как настоящий художник, он описывал свои любовные приключения в творчестве. Конечно, имена и нюансы были изменены, но близким и посвященным было нетрудно догадаться, о ком речь.

В юности Владимир Винниченко мог спокойно встречаться с несколькими девушками. “Любить можно одновременно двух, трех, пять, столько, сколько хватит сил тела и огня”, – писал он. И когда какая-то из них не приходила на свидание, не очень то и страдал. Чем интересовался по-настоящему, так это патриотизмом своих пассий. Для него важно было, чтобы девушки знали украинский язык и любили Украину не только головой, но и сердцем. Все остальное для него ничего не значило. Например, замужество женщины. В свое время он соблазнил жену своего однопартийца Екатерину Голицынскую. Причем, никакие совести Винниченко не мучили. Он уже тогда разработал философию “честности с собой”, согласно которой сразу обозначил эти отношения как отношения “с пользой” , без каких-то обещаний и перспектив вступить в брак. Поэтому не надо оставлять своего мужа и клясться Винниченко в вечной любви, – ни о чем таком не договаривались.

Распрощавшись с Голицынский, которая была готова бросать мужа и выходить второй раз замуж за Винниченко, Винниченко в марте 1908 отправился отдыхать на Капри с Люсей Гольдмерштейн. На самом деле это был не совсем отдых, потому что в те времена Винниченко должен был скрываться от возможного ареста. Но и жениться на Люсе он не собирался – он изначально не скрывал, речь шла только об “обоюдной пользе”. Опять стопроцентная “честность с собой”. Поэтому когда любимая сказала, что забеременела, он оставил ее на Капри и уехал в Женеву.

В октябре 1908 году Люся родила сына, которого назвала Владимиром. В жизни Винниченко в тот момент бушевал уже новый роман. Однако когда роман угас, внезапно загорелись родительские чувства: он решил усыновить мальчика. Впрочем, все закончилось трагически: ребенок умер трехмесячным (Винниченко описал эту историю в пьесе “Momento”). Это была последняя капля в чаше романа на Капри.

Винниченко же в 1909 познакомился в Париже со студенткой медицинского факультета Сорбонны Розалией Лившиц. Все пошло по проверенной схеме – бурный роман, который переходит в совместный отдых. Правда, на этот раз отдыхали не на злосчастном Капри, а в итальянском куроротном городке Кави-ди-Лаванья. И наверное, где-то схема таки дала сбой, потому что 28 марта 1911, вместо того, чтобы разбежаться, они вместе поселились во Флоренции. И прожили вместе четыре десятилетия. Хотя, говорят, эта семейная жизнь и состояла из ряда супружеских измен.

Владимир Винниченко писал:”Когда я завожу роман, то мое отношение к ней не меняется. А когда у нее увлечение – она ​​становится ко мне равнодушной. Но, наверное, не следует в это вмешиваться, чтобы не отнять у нее этой радости”. Хотя многие исследователи его биографии склоняются к мнению, что Винниченко таки выдавал желаемое за действительное: ему было легче принять свою нестабильность, убеждая себя, что Розалия тоже имеет романы на стороне.

Как известно, старость супруги доживали в Европе и в бедности. 1934 году они поселились на юге Франции, недалеко от знаменитых Канн, в городке Мужен.

Купили старую усадьбу и клочок земли. Этот приют можно было в считать чем-то средним между европейским курортным досугом и хуторянским уединением в лучших традициях Кулиша, если бы Винниченко не оказался столь никудышным земледельцем. Заниматься литературным творчеством и живописью у него получалось значительно лучше, чем возделывать грядки. Но, к сожалению, гонорары за творчество были мизерные (а украинские советские издательства их вообще прекратили платить), а есть что-то было надо. Питаться только энергией Солнца автор “«Солнечной машины”  не мог, поэтому приходилось туго. Но жизнь он доживал в гармонии с природой и честности с собой. Принимая время от времени голышом солнечные ванны под французским солнцем.