В новостную ленту июльской недели вместилось много пугающих и трагических событий – взрывы, захваты заложников, обострение на фронте, атаки на гражданских активистов, в том числе смертельные. Будто бы природа и человечество действительно сговорились превратить 2020 год в непрекращающийся кошмар. Как только природа ненадолго прекращает генерировать новые вирусы, потопы, ураганы, засухи и нашествия саранчи, в дело тут же вступают люди, и начинают друг друга запугивать как умеют, своими руками.

Политика страха – понятие не новое. На угрозу граждане всего мира (даже те, которые живут вне государственности) привыкли реагировать примерно одинаково – сплочением вокруг своих лидеров и добровольным отчуждением в их пользу куда большего объема власти и ресурсов, чем это было бы возможно в безопасное время. Есть еще и более будничные проявления политики страха, которые можно проиллюстрировать метким выражением Сета Година: страх — это дешевый способ обеспечить соблюдение формальных требований. Напуганные люди более лояльны, послушны и податливы к разным, в том числе весьма сомнительным инициативами власти, и менее склонны к протестам, сменам режима и другим формам  “раскачивания лодки”.

После террористических атак 11 сентября американский народ не только переизбрал Джорджа Буша мл., несмотря на все чудачества, на второй президентский срок, но и выдал ему мандат на беспрецедентное сворачивание прав и свобод в обмен на гарантии безопасности. Неэквивалентность и коварство такого размена сейчас становится все более заметной на примере путинской России: свобод становится все меньше, а угроз – все больше, поскольку само государство становится опасным для своих граждан.

Тем не менее политика страха остается весьма соблазнительным и довольно дешевым, как отметил Годин, инструментом усмирения общественного инстинкта к свободе и неподчинению. Однако есть одно важное обстоятельство,  делающее воплощение таких комбинаций в современных условиях плохо прогнозируемым и малоэффективным делом. Перефразируя Черчилля (сильно перефразируя): единственное, чего следует опасаться адептам политики страха – это самого страха.

Начнем с того, что страх хоть и простое, но крайне неприятное чувство. Поэтому оно часто и проживается, и проявляется непрямо – в замаскированных или искаженных формах. Иногда люди затрудняются не только понять, чего именно они боятся, но и осознать, что они в принципе боятся.

Свежий опрос группы “Рейтинг” показывает, что наиболее частые эмоциональные состояния, о которых сообщают украинцы, – это разочарование (41%) и надежда (30%). Страх испытывает, по данным исследования, лишь каждый десятый опрошенный. Да, опрос проводился до захвата заложников в Луцке, но ведь уже после пандемии и всего с нею связанного. Или еще пример. В 2017 году для 51,6% американцев и 40% россиян одним из главных страхов был страх войны.

В Украине, в которой реальная, а не абстрактная война идет уже 6 лет (почти как Вторая мировая), опасаются нападения внешнего агрессора всего 38,3% граждан. Да, эти данные нельзя сравнивать в лоб в силу разных подходов к проведению опросов. Но тут важно отметить, как по-разному в общественном сознании могут отображаться реальные и гипотетические угрозы. Чем страшнее реальность, тем общество более склонно к ее вытеснению.

На ужасы сталинского террора, например, советский народ выдавал совершенно патологический эмоциональный ответ – в виде неистовой веры в светлое настоящее, не говоря уже о будущем. В таком искалеченном историей “длинного двадцатого века”  обществе, как украинское, страх уж никак не является прямой дорогой к политическим целям. Непрожитое горе по загубленным жизням Александр Эткинд называл “кривым”. По аналогии, наверное, можно назвать непрожитый страх  “кривым страхом”. У которого могут быть весьма непредсказуемые последствия.

Второй важный момент связан с тем, что архитекторы политики страха сами тоже боятся, и тоже не всегда это четко осознают. При этом именно страх – и собственный, и чужой, и реальный, и воображаемый, становится основным критерием отбора и принятия политических решений. В итоге политики транслируют все более и более искаженную картину мира, из которой выпадает все, что не связано со страхом, но при этом составляет значимую часть повседневности.

Решения становятся все менее адекватными,   и управляемость вместо того, чтобы повыситься, резко падает. Поэтому потенциал избавления людей от страха посредством подкручивания государственных гаек сегодня выглядит исчерпанным. Не видя более опоры в государстве, люди теряют  и желание, и способность к продуктивной мобилизации в ответ на угрозу, и отвечают либо параличом воли, либо неконтролируемой агрессией. То есть чем-то прямо противоположным планируемому эффекту. И последнее. Даже если к организации нынешнего управляемого хаоса действительно приложил руку министр внутренних дел Украины – опытный, умный и изощренный политик, которому не занимать ресурсов, необходимых для реализации сложных политических комбинаций, его возможности в этом плане сильно ограничены. Во-первых, такую комбинацию трудно провести тайно и незаметно. Украинцы по умолчанию верят в теории заговора, делающие мир более объяснимым, а, значит, и более сносным местом. То есть мысль о том, что во всем виноват Аваков, и первая приходит в голову, и последняя ее покидает. А бороться с теориями заговора можно только с помощью других теорий заговора, более забористых.

Во-вторых., Арсен Аваков сегодня является абсолютным чемпионом по общественному недоверию. Политика страха эксплуатирует не только ресурс страха, но и ресурс доверия. А когда для граждан силовые органы в целом, и министр внутренних дел в частности представляют куда более реальную опасность (см. Кирилл Тлявов, Кагарлик и так далее), чем вежливый террорист, призывающий всех посмотреть фильм в защиту животных, именно террорист может показаться той достойной фигурой, вокруг которой граждане сплотятся в ответ на угрозу.

Вряд ли такой результат был кем-то запланирован. Хотя погодите…