В нынешних протестах в Беларуси бросается в глаза отсутствие массового звучания белорусского языка. Белорусы не только протестуют преимущественно на русском, но еще и под песни советского (пусть и с привкусом андеграунда) прошлого. Их сердца действительно требуют перемен. Вот только осознают ли белорусы, что эти изменения могли бы происходить быстрее и эффективнее, а начаться значительно раньше, если бы в 1995-м государство официально не ввело вторым государственным языком русский.

В результате такого решения официальная Беларусь за тридцать лет последовательной языковой политики русификации достигла невероятных показателей: заселенная преимущественно белорусами территория (процент украинцев, поляков, россиян и представителей других национальностей относительно небольшой) пользуется русским. Родной язык белорусов находится где-то на глубокой периферии. И речь прежде всего о периферии мировоззренческой: современным белорусам сложно поверить, что на белорусском можно свободно говорить в быту, что он может быть полноценным языком любого профессионального общения, на которой можно органично переводить  фильмы, современные бестселлеры и отличный нон-фикшн.

Какое это имеет отношение к белорусским протестам, а тем более, к языковому законодательству в Украине? Непосредственное. На самом деле мы могли бы получить примерно такую ​​же языковую ситуацию, если бы приняли несколько иные решения или были менее настойчивыми. В вопросе языковой политики следует помнить, что, во-первых, язык – мировоззренческий цемент нации. Во все времена он имел, имеет и будет иметь мощную связующую силу.

Именно из этого его свойства следует “во-вторых”: тот, кто контролирует языковой вопрос, получает контроль над нацией (и фактически государством).

В-третьих, когда общение происходит на одном с врагом языке, то врагу не составляет труда орудовать у тебя в тылу тихой сапой, а не заморачиваться переводами (вспомним, сколько пророссийских “ботов” в Украине спалил неудачный Google-перевод, или же  пресловутый “поребрик”, который стал лакмусовой бумажкой российского вторжения на восток Украины). Язык не только объединяет нацию, но и является маркером разделения на “своих” и “чужих”.

Наконец, в-четвертых, именно действующая языковая политика становится для нации либо крепким фундаментом, либо окончательным приговором.

В отличие от белорусского, украинскому языку пока удавалось бороться за свое место под солнцем. В разное время этот процесс продолжался с переменным успехом, но именно благодаря тому, что удача была на украинской стороне, мы не просто выжили как народ и нация, но и смогли организовать независимость, несколько национальных революций, защиту государственных границ, и даже Томос и безвиз. И ко всему этому языковое законодательство причастно напрямую. Выясним, как.

Украинский язык как проявление сепаратизма: почему русский царизм запрещал украинский язык?

Даже если вы никогда не интересовались историей украинского языка, все равно не могли не слышать о Валуевском циркуляре и Эмском указе. Если же хотя бы немного интересовались, то точно слышали растиражированную цифру – сто тридцать четыре запрета украинского языка. На самом деле, по разным версиям, в соответствии с тем, что именно считать запретом, за почти четыреста лет таких запретов было от ста семнадцати до ста семидесяти трех. Не много ли внимания к языку, который, как нас и сейчас пытаются убедить, не имеет значения? Уже одно только количество запретов ярко указывает, что “разница, на каком языке” говорить таки есть.

Чисто теоретически, если язык не имеет значения, то не имели бы значения ни Валуевский циркуляр (1863), ни Эмский указ (1876). Да и самих этих документов, конечно, не должно в таком случае быть. Они не просто были: они – верх огромного айсберга, который просто оказался на виду. Запретов мелких было столько, что их хватило бы поставить крест и на развитии, и на бытии украинского языка.

Самое интересное в этом сонме запретов, что именно запрещалось. Регулирование прежде всего касалось образования, чтобы исключить передачу знаний на украинском и, соответственно, формирование нового русскоязычного образованного поколения (на этой почве прогресс, новизна и развитие должны были автоматически ассоциироваться с русским языком). А также жестко регулировался язык вероисповедания, ведь в насквозь религиозной общине язык церковных служб служил важным инструментом влияния на общественное мнение и сознание.

Например, в 1720 году царь Петр I издал указ о запрете книгопечатания (фактически передачу знаний) на украинском языке, а также изъятии из всех к тому времени уже напечатанных церковных книг украинских текстов. Ну, и чтобы два раза не вставать (и не иметь хлопот с образованием как таковым) в 1763 году русский царизм, на этот раз в лице Екатерины II , запретил преподавать на украинском в Киево-Могилянской академии. Не отставал в этом вопросе и Синод русской православной церкви: в 1796 году он запретил использовать украинский букварь для обучения в церковных школах. Если учесть, что нецерковных школ в то время невозможно было найти, то речь шла фактически о невозможности научиться читать на украинском. Последствия синодального решения более чем очевидны: если на языке никто не читает и не пишет, то и потребность печатать книги на этом языке отпадает сама по себе. Ну, а язык, который бытует только в устной форме (без фиксации на письме), это уже не язык, а диалект.

Кстати, подобные запреты практиковались не только русским царизмом: в 1789 году увидело свет распоряжение Эдукацийнной (т. е. образовательной) комиссии польского Сейма о закрытии всех украинских школ, а с 1817 года во всех народных школах Западной Украины начали вводить польский язык.

Таким образом, Валуевский циркуляр (а впоследствии Эмский указ) не являлись решением внезапным или случайным. Это результат многолетней последовательной языковой политики, призванной окончательно похоронить украинский язык, а вместе с ним и мысль о возможной независимости Украины от России.

Стоит вдуматься в такой факт: согласно Валуевскому циркуляру (тайному распоряжению министра внутренних дел Российской империи Петра Валуева), нужно было приостановить издание ряда книг на украинском (по тогдашней терминологии, малороссийском) языке на основании того, что такие книги стимулируют рост в Украине сепаратистских настроений. Простыми словами: если украинцы будут печатать на своем языке религиозную и учебную литературу, то могут додуматься выйти из состава империи. Это нужно предотвратить!

Предотвратить это раз и навсегда должен был Эмский указ – распоряжение, которое в мае 1876 года, находясь в немецком городе Бад-Эмсе, подписал российский император Александр II. По одной из версий, появление указа ускорил меморандум, который императору прислал российский госслужащий (уроженец Пирятинского уезда Полтавской губернии) Михаил Владимирович Юзефович. Юзефович прославился как русификатор образования в Украине, упорно боролся с антироссийскими настроениями и свято верил в общероссийскую идею, то есть в то, что украинцы, россияне и белорусы – один народ.

В адресованном Александру ІІ меморандуме Юзефович писал, что украинцы хотят независимой, свободной Украины, которая была бы республикой, а главным в ней был бы гетман. Поэтому, чтобы помешать этому “украинскому сепаратизму”, надо усилить Валуевский циркуляр. Эмским указом его и усилили. В частности, на территорию Российской империи запретили ввозить (без специального разрешения) книги на украинском языке, преподавать на украинском в начальных школах, проводить концерты, на которых звучали бы украинские песни, ставить спектакли на украинском и переводить на украинский с других языков. Понятно, что о печати книг на украинском языке речь даже не шла.

Улавливаете имперскую логику? Образование, просвещение и вероисповедание украинцев – прямой путь к отделению Украины в суверенное государство. Уничтожить украинский язык – раз и навсегда решить украинский вопрос в пользу империи.

Из истории известно, что довести это дело до конца империи не удалось. Во-первых, сама империя пошатнулась и не смогла удержать в лапах все, что нагребла за годы. Во-вторых, как ни парадоксально это звучит, но языку очень помогло пребывание тогдашних земель в составе различных империй. После запрета печатать на украинском в империи Российской немало украинских авторов начали печататься в империи Австро-Венгерской, в частности Галичине, где такого запрета не было. Конечно, ввезти напечатаны книги на территорию Левобережья было еще тем вызовом, но, как часто бывает, испытания объединяют. Эмский указ невольно сплотил образованных, но разобщенных имперскими границами украинцев.

Когда же империи почили в бозе и на их руинах начали появляться новые государства и формироваться новые империи, языковые вопросы зазвучали вновь и по-новому. Потому что новые империи начали учиться на ошибках: они осознали, что запреты работают не столь эффективно, как манипуляции и унижения. Благодаря симбиозу законодательства и психологии в ХХ веке разработали и воплотили в жизнь новые, гораздо более губительные, чем Валуевский циркуляр и Эмский указ, механизмы уничтожения языков. Губительнее даже, чем сожжение украиноязычных книг, которое в свое время практиковал Синод русской православной церкви.

Унижай и властвуй: как работает механизм языковых запретов

Для того, чтобы заставить человека что-то захотеть сделать, ему надо запретить это делать.

А как заставить человека от чего-то отказаться? Самый простой способ – запугать. Но гораздо более действенный – нажать на болевые точки.

Советская власть никогда не гнушалась первым способом, но при этом активно практиковала второй. Если царская Россия законодательно запрещала печать украинских книг, образование и театр на украинском языке, то Советский Союз избрал более хитрый путь.

В 1922 году тогдашнее руководство Центрального комитета советской Коммунистической партии (большевиков), более известное под аббревиатурой ЦК РКП (б), и его украинского филиала ЦК КП(б)У провозгласило о борьбе двух культур. На поле боя вышли культура городская, олицетворяющая прогресс и светлое будущее, и культура крестьянская, которая ассоциировалась со вчерашним днем, отстоем и бесперспективностью. Победить – и тут без вариантов – должна была культура городская. Но подвох языковой игры крылся в том, что культура городская была русскоязычная, в культура крестьянская – украиноязычная. Ну, а теперь скажите, чтобы вы выбрали: прекрасное светлое будущее с человеком в космосе и яблоками на Марсе или вечное копырсание в грязи?

Несложно предположить, что выбирали тогдашние обычные украинцы, а потом их дети, и их внуки. Если вам интересно, откуда ноги растут у укоренившегося в сознании многих пренебрежительного отношения к селу, негативной окраски слов “деревеня” и “деревенщина”, а также существование искаженного синонимического ряда “деревня (село) – бескультурье – невежество”, то знайте: представление о “деревне неасфальтированной” начиналось с сознательной умышленной подмены понятий в начале ХХ века. Сейчас мы такие вещи называем политтехнологиями.

Этого же поля ягоды и формирование в общественном сознании устойчивых ассоциативных рядов: “перспективное – городское – русскоязычное – лучшее” и “бесперспективное – сельское – украиноязычное – худшее”. То, что язык априори не может быть лучше или хуже, потому что все языки от природы – равны, и все выполняют в обществе одинаковые функции, и нет никаких оснований один язык считать лучше другого, – так вопрос даже не ставили. Точнее, те, кто его ставил таким образом и кому не нравился искусственная “борьба культур”, очень быстро или изменили свое мнение, или попрощались и с Украиной, и с жизнью.

В 1926 году Сталин объявил о борьбе с “национальными уклонами” и преследовании деятелей “украинизации”, а в зловещем 1933-м всему украинскому положили окончательный конец. Не хочешь быть прогрессивным, смотреть вперед, в коммунистическое будущее, тянешь руку за вчерашним днем на украинском языке – в лагеря, в ссылку, к стене под пули.

Те, кто не переходил на русский, чтобы быть “лучшим, прогрессивным, а не деревенщиной”, переходили на русский, чтобы выжить.

Граждане УССР якобы получали выбор: украинский язык у них никто не забирал, говорить на украинском им никто не запрещал, они могли и дальше по своей воле выбирать украинский и вместе с ним оставаться второсортными, бескультурными, ограниченными, недалекими. А могли выбрать русский, и вместе с ним – лучшую жизнь, иметь лучшие перспективы, более высокий статус. О том, что язык, как и человек, не может быть второго сорта, никто не заикался.

Впрочем, это был еще далеко не конец истории.

Языковые запреты и последствия: как, когда и на ком это отразится?

Советская идеология всегда мыслила на перспективу: временный эффект запугивания, преследования и шантажа ее не устраивал. Тем более были подозрения (и не беспочвенные), что в случае с украинцами такая тактика может дать сбой.

Поэтому, чтобы надежно обезопасить себя от будущего проигрыша, советская система вмешалась в базовую для языка составляющую – образование. Причем касалось это не только Украины, а всех социалистических сестер-республик. Еще в 1938 году появилось постановление Совета народных комиссаров СССР и ЦК ВКП (б) “Об обязательном изучении русского языка в школах национальных республик и областей”. Где бы ты ни жил и кем бы ни был, русский язык знать обязан. Петлю на шею национальных языков забросили.

После чего Советскому Союзу понадобилось всего лишь двадцать лет, чтобы начать эту петлю понемногу затягивать. В 1958 г. статьей двадцатой “Основ законодательства СССР и союзных республик о народном образовании” закрепили положение о свободном выборе языка обучения. Толкование “свободного выбора” было более чем своеобразным: родители учеников могли свободно выбирать, изучать ли их детям определенный язык или не изучать. Это положение касалось всех языков, кроме русского. Русский был базовым, по умолчанию. Такая себе встроенная функция. Все языки равноправны, но один из них – равноправнее?

Что к этому добавить? Ну, разве что приказ Министерства образования СССР о написании и защите всех диссертаций только на русском языке (от 1970 года). Его жизненная логика бьет просто наотмашь: зачем тратить время на изучение языка (украинского, белорусского, грузинского, литовского, латышского и т. д.), если ты полностью не сможешь им нигде воспользоваться? Зачем получать высшее образование на этом языке, если научную степень получить на нем невозможно? Ну, а если научную степень на этом языке получить невозможно (соответственно, научные статьи на этом языке не пишутся, опыты и разработки не ведутся), то откуда взяться терминологической базе? Если же терминологическая база не создана, то можно смело заявлять, что украинской химической, горнодобывающей, медицинской и любой другой терминологии не существует. Или существует нечто смешное, вроде пупорезка вместо акушерки или штрыкавка вместо шприца, с чего в очередной раз можно посмеяться. В результате последовательно формируется представление о конкретном языке как о неполноценном, непригодном недоязыке. А все начиналось с чего? Нет, не с категорических запретов, а с неоднозначных законов и хитро прописанных положений.

Собственно, где-то на этом этапе языки советских республик и начали загибаться. И самые большие испытания выпали на долю украинского и белорусского. Потому что их, в отличие от того же грузинского или литовского, было очень легко уподоблять к русскому – общая языковая группа, кириллическое письмо, много похожей лексики. Чтобы вы не сомневались, правописание и словари – тоже мощный инструмент языковой политики. Для того, чтобы поставить под сомнение правомерность существования как отдельных, уникальных и полноценных украинского или белорусского языков, пришлось не так уж и много приложить усилий. Достаточно было несколько десятилетий приближать правописные системы (например, исключить из украинского языка букву ґ или несвойственный и непонятный русскому языку звательный падеж) и словарный состав (насмехаться над истинно украинскими словами или навязчиво предлагать в случае синонимических слов, таких как сім’я и родина, использовать более близкую к русскому форму). Нивелирование языковых различий преследовало крайне далекую от благородства цель – создать основу, чтобы однажды сказать о нецелесообразности существования украинского (как и белорусского) как отдельного языка, который может претендовать на статус государственного или официального. А если языка не существует, то и украинцев с белорусами также не существует – получаем тот пресловутый один народ, за который еще в XIX веке так ратовал Михаил Юзефович. Хотя Компартия на самом деле мыслила еще шире: она ратовала за создание “новой исторической общности – советского народа”. Такая цель впервые прозвучала в 1974 году в постановлении ЦК КПСС “О подготовке к 50-летию создания Союза Советских Социалистических Республик”. И путь к светлой коммунистической цели пролегал через уничтожение национальной идентичности. Краеугольный камень этой идентичности – язык. Его надо было стереть в порошок.

Далее следовали на 15% выше зарплата для учителей русского языка и ряд постановлений о дополнительных мерах по улучшению изучения русского языка во всех республиканских учебных заведениях. Тогда, в 1989 году, постановлением ЦК КПСС русский язык закрепили как общегосударственный, а в 1990 году Верховный Совет СССР принял “Закон о языках народов СССР”, согласно которому русский язык получал статус официального.

И примерно в это время, в том числе и на уровне законодательства, в языковой политике Украины и Беларуси произошли те вроде бы незначительные изменения, благодаря которым современная языковая ситуация в Украине и Беларуси так разительно отличается.

Две страны – два пути: почему двуязычие убивает

В 90-е годы ХХ века Украина и Беларусь вошли с примерно одинаковым языковым наследием: русифицированное население, максимально приближенная к русскому языку орфография и унаследованный от СССР господствующий, а к распаду СССР еще и законодательно официальный, русский.

Что сделала Беларусь? Точнее, чего она не сделала. Беларусь не защитила белорусский ни на уровне закона, ни на уровне языкознания. Единственным официальным языком Беларуси белорусский был только в течение 1991-1995 годов. В 1995 году Александр Лукашенко сделал вторым государственным языком русский, более того – предоставил ему приоритет перед белорусским в ​​лучших традициях языковой практики Советского Союза. В результате за три десятилетия такой языковой политики белорусским языком пользуются дома около пяти процентов населения. Конечно, о полноценном функционировании речь не идет.

В ситуации двуязычия важно понимать: оба языка одинаково равноправными быть не могут. Один из них однозначно будет преобладать. И белорусский, благодаря антинациональной и пророссийской языковой политике, этот бой проиграл.

Более того, ситуация усложнилась ненормированностью правописания. Мы, украинцы, например, сейчас очень любим подискутировать, нужно ли было реформировать украинское правописание и как правильно нужно было его реформировать. Так вот белорусы свое фактически не трогали. Нужды не было: все равно никто не пользуется. В результате через три десятилетия после обретения независимости имеет место острое противостояние между так называемой официальной (еще советской) и классической (на основе грамматики Тарашкевича) правописными системами. То есть, даже если белорусы захотят пользоваться белорусским, то им сначала надо договориться, каким именно должен быть белорусский. А что может быть более ожесточенным, чем правописная война?

Украина свою первую, хотя не единственную, правописную войну пережила и выиграла еще в 90-е годы. Тогда в нашей стране сошлись в поединке унаследованное от Союза русифицированное правописание и сохраненная в диаспорных изданиях “скрыпныкивка”. В отличие от белорусских, украинским языковедам и политикам тогда хватило силы, чтобы хотя бы частично реформировать советскую русифицированную правописную систему. К сожалению, в 90-е работу недоделали. Она затянулась аж на десятилетия: новая редакция украинского правописания была утверждена Кабинетом Министров только в мае 2019 года. Но самый главный момент, что это произошло. О правописании до сих пор спорят, но поскольку мы имеем официально утвержденный Кабмином документ, его придерживаются. Потому что ничто не подрывает так язык изнутри, как принцип “как хочу, так и пишу”.

Относительно законодательства, то в Украине все гораздо интереснее, чем в Беларуси. Мы не только вошли в независимость с законом УССР “О языках в Украинской ССР” от 28 октября 1989 года, но и прожили с ним до 16 июля 2019 года, то есть три десятилетия. Единственный плюс такого затяжного законодательного ступора, что никто за эти годы не смог продвинуть аналогичный белорусскому закон о втором государственном языке русском.

Если анализировать Закон 1989 УССР “О языках в Украинской ССР”, то он на момент его принятия, как бы странно это ни звучало, был отчасти прогрессивным. В частности, на фоне непрерывного сужения сферы использования украинского языка – для создания советского народа годились все методы! – украинский язык провозглашался этим законом государственным языком. Иными словами, в ситуации, когда речь шла о том, чтобы свести украинский язык чуть ли не до уровня говора, украинским общественным и культурным деятелям удалось добиться, чтобы статус украинского как государственного, а заодно и обеспечение его развития и функционирования, закрепили законодательно. Конечно, о русском языке в законе также шла речь. Он, как и языки других этнических меньшинств (!), проживающих компактно, получал право параллельного функционирования вместе с украинским. Но все же параллельного, а не приоритетного, как в случае с русским в ​​Беларуси.

И вот здесь стоит упомянуть еще один интересный документ о языке – Европейскую хартию региональных языков или языков меньшинств – и ее неоднозначную роль в языковой политике.

Сепаратизм по-русски: крути хартией, как цыган солнцем

В 1992 году Совет Европы принял документ, призванный защитить языки, которым угрожает опасность или которые исчезают. Речь идет о так называемой Европейской хартии региональных языков или языков меньшинств. Перечень этих языков составила ЮНЕСКО. Например, в нем корнский язык (его носители живут на острове Мэн в Великобритании), ливонский (носители живут в Латвии), караимский (его носителей должна защищать Украина). Понятно, что русский язык в перечень языков, которым угрожает исчезновение, входить не может.

Не может, но входит. Если правильно перевести Хартию – не с оригинала, а с русского перевода.

Украина впервые ратифицировала Хартию в 1999 году, и странным образом выяснилось, что в официальном (ратифицированном) перечне языков был русский язык. К слову, Россия хартию не ратифицировала, хотя как раз на ее территории языков, которые нуждаются в защите, хватает.

На основе хартии как международного документа в 2006 году ряд областных и городских советов востока и юга Украины начали на местечковом уровне (на основании защиты русского языка как языка, которому угрожает исчезновение) принимать решение о предоставлении русскому языку статуса регионального, то есть официального. А в 2012 году Верховная Рада приняла закон “Об основах государственной языковой политики”, больше известный как закон Кивалова-Колесниченко, которым существенно расширялось функционирование региональных (т. е. русского) языков.

И здесь самое время снова вспомнить, почему царизм так боялся украинского языка. Ведь он не фонетики боялся и не синтаксиса, а… языкового сепаратизма. То есть объединенные по общему языковому признаку граждане вполне могут придумать отделиться от империи. Отдельный, отличающийся от других граждан империи, язык – веское основание (и стимул) для самостоятельности.

Но если в случае украинского языка и украинцев в Российской империи речь шла о восстановлении исторической справедливости и возвращении исконных украинских свобод, то в случае “русскоязычного сепаратизма” речь шла о банальном, спланированном, искусственно стимулированном иностранным государством расколе целостной страны. Пророссийская языковая политика вылезла Украине очень болезненным боком: помогла России отрезать от Украины Крым и части Луганской и Донецкой областей.

И не стоит преуменьшать силу языковых вопросов: собственно, именно на основании языковой идентичности в XXI веке в центре Европы одно государство незаконно отобрало у другого часть его территории. И многие отдали жизнь за то, чтобы остановить этот беспредел.

Поэтому говорить, что язык не имеет значения, – действительно не приходится.

Колесо языкового законодательства: почему важно соблюдать языковой закон и как обнулить свою независимость

С 16 июля 2019 года в Украине действует новый закон о языке, который называется “Об обеспечении функционирования украинского языка как государственного”. Этим законом закрепляются позиции украинского языка в государственном управлении, сфере услуг, образовании, медийной сфере и тому подобное. В перспективе (через три года с даты принятия) закон предусматривает ответственность должностных лиц за незнание языка. Также сейчас у нас есть омбудсмен по языковым вопросам.

Если разобраться, то нет ничего удивительного в том, что во всех сферах жизни в Украине должен бытовать украинский. Язык, как и раньше, остается самым надежным цементом нации. Сцементированную языком нацию невозможно разорвать изнутри. Тем более, невозможно отрезать кусок ее территории на основании, например, компактного проживания “русскоязычных”, “польскоязычных” или “белорусскоязычных” лиц.

Но империи не останавливаются на полпути, и чтобы урвать чужого, не гнушаются никакими методами. Именно поэтому через год после принятия закона “Об обеспечении функционирования украинского языка как государственного” в Украине внезапно заговорили о проекте закона “О внесении изменений в некоторые законодательные акты Украины по обучению государством языком в учебных заведениях” (№2362) авторства депутата Бужанского. Этот законопроект направлен на то, чтобы сузить использование украинского языка в образовании и расширить возможности использования русского. На первый взгляд, якобы мелочь, речь идет о незначительной уступке в пользу языка соседа. Но, во-первых, это сосед, который уже положил свою кровавую лапу на наши земли именно на основании защиты русскоговорящих. А во-вторых, вспомните, с чего начинали в свое время Синод РПЦ, царизм и советские комиссары. Правильно: с сужения, а потом полного запрета использования украинского языка в сфере образования.

Поэтому, к сожалению, либо история нас ничему не научит, либо мы наконец уберем со своего пути эти вечные языковые грабли.

А когда кто-то в очередной раз будет надрываться, что язык не имеет значения – не верьте. Потому язык не имеет значения лишь тогда, когда речь идет не о твоем родном языке.