Жить в Украине, быть украинцем и не знать, кто такой Тарас Григорьевич Шевченко, невозможно. И не потому, что его творчество – обязательное к изучению в школьной программе (теорема Пифагора также обязательна, но «квадрат гипотенузы» многими забывается быстрее, чем «як помру, то поховайте»). И не потому, что памятник или бюст Шевченко стоит практически в каждом населенном пункте (здесь причинно-следственная связь другая: именно потому, что все знают, кто такой Шевченко, поставить ему бюст в центре села – не вопрос культурной политики , а вопрос местного бюджета в контексте очередной годовщины). И даже не потому, что далекой от литературы и культуры широкой общественности ничего не знать о Тарасе Григорьевиче не дает его изображение на стогривневой банкноте (как раз во времена расчета банковскими карточками и электронными кошельками это вообще не аргумент, ибо сколько людей вспомнит, что напечатано на реверсной стороне ста гривен).

Вопрос в том, что Шевченко – это наш крупнейший национальный миф, который своими корнями крепко оплетает нас как общество, который пророс, просочился в каждого из нас. Мы можем по-разному относиться к Шевченко (любить, быть равнодушными, пренебрегать), можем с разной глубиной погружаться в его творчество (и даже не погружаться в нее вообще), но быть свободными от знаний о Шевченко как «отца нации» – не можем. И «отец нации» в этом контексте – это не языковой штамп.

Человеку как существу мыслящему свойственно упорядочить мир вокруг себя и делать это по принципу ассоциаций или переноса. Испокон веков залогом выживания было племя, сообщество, община, в конце концов большая семья, во главе которой стоял вождь, старейшина, председатель, отец. Поэтому закономерно, что представление о нации человечество сформировало по этому же принципу. Нация нуждается в отце. И им для нас стал Шевченко. Хотел он того или нет. Годился к такой роли или нет. Вызвался на нее или нет. Так произошло, и точка.

И все, что потом произошло с ним и его творчеством (и эпопея с перезахоронением, и советское переписывание биографии, и пост-советская борьба с заидеологизированным и забронзовелым Шевченко, а также Шевченко в образе Человека-Паука или Фриды Кало в проект «Квантовый прыжок» ) стало возможным благодаря тому, что аббревиатура ТГШ превратилась код нашей нации. Тот, кто сломает его, сможет сломать и нацию. Но сломать этот код невозможно.

Попробуем разобраться, как он формировался, кто его формирования изучал, и почему бороться с мифами о Шевченко невозможно.

От маленького Тарасика крепостного до невольника на чужбине: парадокс Шевченко судьбы

Родился в нуждающейся крепостной семье в забытом богом селе – умер в сердце Российской империи, в Санкт-Петербурге. Между этими двумя биографическими событиями – сорок семь лет жизни. Жизнь, которая могла бы быть иной, но именно благодаря тому, что она была такой, как мы получили Шевченко пророка и отца нации.

Чисто теоретически сценариев жизни Шевченко могло быть множество. От наиболее мрачного (так и остался никому неизвестным одаренным крепостным, которых в те времена были десятки, похороненным на сельском кладбище под деревянным крестом) до банально-меркантильного (стал именитым российским портретистом, жил безбедно, умер в кругу внуков-правнуков, похоронен в семейном склепе). Однако ни один из этих сценариев не состоялся. И хотя известно, что человечеству свойственно устанавливать причинно-следственные связи постфактум, соединяя между собой в единую цепочку событий  и факты под влиянием знаний о том, чем закончилась та или иная история, в случае с биографией Тараса Шевченко трудно отрицать, что именно то, как складывалась его судьба, и обусловило его возведения на пьедестал «отца нации».

Наша история – это летопись исконной борьбы за свободу, а также история ограничений и запретов на все, что позволяет народу оставаться отдельным народом, а не безликим придатком империи.

У Шевченко – та же история. Рожденный крепостным, после недолгой вольности (гей-гей, привет, вольное казачество!) оказался в солдатах (с запретом писать и рисовать, все-в лучших традициях царизма), а там не замедлил и запрет жить в Украине. Биография Шевченко будто идеально накладывается на «биографию» украинской нации. Украина и ТГШ звучат как синонимы.

Еще в конце 90-х годов ХХ вышла работа Оксаны Забужко «Шевченковский миф Украины. Попытка философского анализа “(книга достойно выдержала критику тогдашних профессиональных шевченковедов и несколько переизданий). Это была одна из первых попыток нового украинского литературоведения «сбросить с Шевченко смушевую шапку» и разобраться, что в его биографии – документальная правда, а что придуманный им самим о себе миф. Еще в 90-е Оксана Стефановна писала, что в «современной социальной философии все заметнее преобладает взгляд на нацию как на  «воображаемое сообщество»- консолидированное прежде всего сознанием своей самобытности», и соответственно, каждая нация будет искать героя, биография или же участь которого идеально подчеркивать эту ее независимость. Впрочем, отмечает госпожа Забужко, «не каждому национальному сообществу «везет» на универсально по ней репрезентативного, в целесообразном месте и в удобное время возникшего гения-мифотворца».

В этом контексте можно говорить, что украинской нации «повезло»: мы получили фигуру, которая на все сто представляет наше исконное национальное желание выбиться из малых нуждающихся крестьян в большие люди. И нам не хватает для этого ни таланта, ни силы духа, ни даже поддержки влиятельных друзей (нарисованный Брюлловым портрет Жуковского и выкуп Шевченко из крепостничества за сумму, эквивалентную 45 кг чистого серебра, и введение президентской администрацией США санкций – не одно и тоже, но события одной плоскости самом деле). Впрочем, так же, как и Шевченко в свое время, нам не хватает постоянных испытаний, лишений, измен, разбитых иллюзий и мучительных падений. Казалось, уже все есть для счастья, уже столько прошли и преодолели, начинать властвовать в своей стороне, но нет, не получается почему-то.

Впрочем, по мнению Оксаны Забужко, есть основания предполагать, что наслоение биографий Украины и Шевченко – не стечение обстоятельств, а если бы мы это сегодня назвали, политтехнология (или сознательное мифотворчество), которое Шевченко не только толерировал, но и продвигал. Забужко отмечает, что о том, «что Шевченко интуитивно безупречно точно понимал этот символический тип соотношения между собой и «воображаемым сообществом», свидетельствует хотя бы его часто цитируемая автохарактеристика предсмертного года из письма к редактору журнала «Народное чтение»:« История моей жизни составляет часть истории моей родины».

Вот здесь собственно и кроется ответ на ряд самых разнообразных вопросов. Почему на 100 гривневой купюре образца 1996 года Шевченко был в меховой шапке, а образца 2005 года – образ молодого Шевченко? Почему стало возможным изображение Шевченко как Человека-Паука и Шевченко в бронежилете и каске? Почему, в конце концов, перезахоронение Шевченко в Каневе превратилось в одно из важнейших исторических событий на пути становления украинской нации. Почему Тарасова гора всегда будет местом паломничества? И почему мифы о ТГШ тоже будут существовать всегда?

Шевченко при жизни так крепко сплел свою биографию с биографией Украины, что после смерти вполне логично и закономерно занял вакантное на тот момент место «отца нации». (На этом месте на самом деле вполне мог бы быть Богдан Хмельницкий, но  это тема отдельного разговора, почему не сложилось). Запрет хоронить Шевченко в Украине, усиленная оставленным при жизни поэтически выразительным «завещанием», где именно и как надо хоронить, заставила неокрепшую в то время украинскую нацию консолидироваться. Препятствия на пути к захоронению, включая длинный, сложный путь, по которому доставляли гроб с прахом на Чернечу гору, место захоронения, укрепили и завершили процесс консолидации.

И вот здесь нация наконец получила место своей силы. Поэтическое, красивое, созвучное с ее внутренними потребностями – чтобы и Днепр, и кручи, и воздух свободы можно было вдохнуть полной грудью. А в том, что Шевченко покоится не на кладбище, а на крутом склоне над Днепром также есть своя магия – на кладбище люди ходят, чтобы почтить светлую память погибших. Посещение Чернечей горы – это всегда паломничество. Это – не о смерти, а о свободе. Широкие просторы, необычная жизнь, вера в Украину.

Да, несмотря на все – вера в Украину. Дух Шевченко не прозябает где-то под мраморным надгробием, а парит над Днепром вместе с ветром. То есть, если биография Украины и биография Шевченко звучат в унисон (а они уже столько десятилетий звучат в унисон), то и судьба Украины – вот здесь, над Днепром. Безграничная, красивая, мощная. А это значит, что все у нас получится. Потому что у Шевченко же получилось.

А что касается трансформаций изображений на гривне и возможности переосмысления образа Шевченко, то все на самом деле проще, чем нам кажется. Речь идет не о том, что мы наконец титаническими усилиями избавились от «забронзовевшего» Шевченко или Шевченко в смушевой шапке. И не о том, что Шевченко, он же Фрида Кало, буддийский монах или спайдермен из соответствующего проекта «Квантовый скачок» – это  попытка снести Шевченко с вечного пьедестала. Речь идет о том, что изменился наш общественный запрос на Шевченко. Потому что мы как общество изменились. Мы не стали лучше или хуже, а стали другими. Возможно, перестали так остро нуждаться в строгом, похожем на доброго бога, «отца в смушевой шапке». Возможно, вырос запрос на «отца-единомышленника» и «отца-воина». Возможно, почувствовали внутреннюю потребность «осовременить» отца. А может быть, все это вместе. И если все это – вместе, это означает, что мы наконец понемногу вырываемся из того странного, заложенного советчиной, мировоззрения, когда все должны мыслить одинаково, в пределах заданной партией идеологии.

Каждый из нас нуждается в своем ТГШ. Кому то он нужен вышитый крестиком, в шапке, с хрестоматийными седыми усами. Кому-то – осовремененный и на футболке. Кому-то – на носках (если погуглить, купить носки с изображением Тараса Шевченко сейчас очень просто). Неважно, какой Шевченко вам нужен, а какого вы отвергаете. Потому что это – форма, внешнее. Да, она очень довлеет над содержанием. Она определяет содержание. Но в этом случае важно несколько другое: если вы переживаете о форме, содержание точно для вас существует, для вас ТГШ – не пустой набор звуков.

И именно поэтому борьба с Шевченко в шапке, без шапки или на носках – это борьба с ветряными мельницами. Конечно, можно попробовать, но зачем?

А вот если вы ни разу не было на Тарасовой горе, то поехать стоит. Чтобы раз и навсегда увидеть воочию и понять сердцем, что мифа о ТГШ пророке и отце нации ничего не угрожает. Он им останется после любого квантового скачка.

Равнение на шевченковский язык: мифы о Шевченко-языковеде и Шевченко-основателе украинского языка

Расставим сразу все точки над «і»: языковедом Шевченко не был. По крайней мере, в профессиональном смысле этого слова. Его «филологическое» образование, по сути, исчерпывалось самообразованием – тем, что он читал. Этого было мало, чтобы писать безупречно грамотно (что никоим образом не умаляет значимость его творчества). Но вопрос его вклада в становление украинского языка не определяется тем, правильно ли он ставил запятые.

В свое время исследователи Григорий Грабович (США) и Олесь Федорук (Украина) приложили немало усилий к тому, чтобы исследовать судьбу поэму Шевченко «Гайдамаки». Как известно, «Гайдамаки» в советские времена считались одним из главных произведений Шевченко, поскольку легко подавались под соусом «борьбы народных масс» за все хорошее против всего плохого. Фактически же, столько раз изданная поэма ни разу не издавалась по варианту первоисточника 1841 года.

Первое издание «Гайдамак» имеет очень интересную судьбу (подробно о ней можно прочитать в издании 2013 Олесь Федорук, Григорий Грабович «Гайдамаки» (1841) Тарас Шевченко. Григорий Грабович. «Шевченко Гайдамаки»: Поэма и критика »; Олесь Федорук.«Первое издание Шевченко “Гайдамаки”: История книги»», книга есть в наличии в интернет-магазинах). В частности, после разрешения царской цензуры печатать поэму, Шевченко взялся собирать деньги на печать книги через предоплату. Для тех, кто любит идеализировать прошлые времена, что, мол, люди были сознательные и поддерживали литературу охотнее, есть досадная новость: необходимую сумму на печать «Гайдамак» Шевченко так и не собрал, поэтому должен был издавать книгу в долг. Чтобы минимизировать расходы, обратился в самую дешевую типографию – типографии А. Сычева. Как отмечает Олесь Федорук, это была не лучшая типография, наборщик, вероятно, не знал украинского языка, а Шевченко, наверное, сам «держал корректуру». Поэтому с первым изданием «Гайдамаки» произошла неприятная история – оно изобиловало ошибками. Олесь Федорук приводит слова Шевченко к Григорию Тарновскому, которому он дарил книгу в марта 1842 года: «Поправляйте, пожалуйста, сами грамматику, потому что так плохо выдержана корректура, что ну его».

Как известно, для второго издания «Гайдамаки» Тарас Шевченко текст существенно переделал. Не только из-за многочисленных ошибок в первом издании (вероятно, по тем временам опечатки были распространенной практикой), но и потому, что он всегда и постоянно переделывал свои тексты. Не по требованию цензуры, не в угоду читательской аудитории, не по запросу критики, а потому, что он, в принципе, «творил (как об этом пишет Григорий Грабович) редакциями и вариантами». В частности, профессор Грабович, анализируя шевченковские произведения, приходит к выводу, что «канонизировать» творчество писателя – это обеднить его , если тексты Шевченко свести к текстам «окончательным», «каноническим», тем, что отражают «последнюю волю», то восприятие текстов поэта очень и очень сузится.

Конечно, знать, какое именно слово, словосочетание или предложение заменил  Тарас Шевченко в том или ином произведении, более интересно исследователям, чем обычным читателям, которых такая информация, скорее, отвлекать от содержания, но вот именно в этом письме «редакциями и вариантами» кроется ответ на вопрос, как и почему именно с Шевченко, который не был филологом по образованию, не был полиглотом и переводчиком, как, например, Иван Франко, и не имел такой основательного самообразования европейского уровня, как Леся Украинка, упрочилось амплуа основателя украинского языка.

Тарас Шевченко (наиболее вероятно) имел очень тонкое врожденное чутье к слову. Творил он во времена, когда украинский язык формировался и формирование это питалось из источника, его Шевченко знал лучше, – с народной речи. Территориальные диалекты существовали во все времена, но Шевченко смог отобрать из всего массива слов именно те, которые будут одинаковом понятны, но при этом приятны на слух как можно большему количеству носителей языка. Это действительно – филологический дар, на такое не каждый языковед способен.

Почему во многих простых семьях был «Кобзарь»? Или почему существует миф, что во многих крестьянских семьях он был? Потому что «Кобзарь» написан на языке, понятном простому люду. Но при этом это речь не примитивная, а не вульгаризованная (здесь можно вспомнить явление так называемой «котляревщины», когда желающие повторить успех Котляревского чуть не поставили на языке клеймо «годится только для бурлеска»). Язык Шевеченко звучит в наши дни не менее современно, чем почти два века назад.

Чтобы убедиться в этом, достаточно взять в руки хотя бы один из двух словарей (правда, для этого придется отправиться в библиотеку, и не факт, что вы их там найдете).

Первый, «Грамматически-стилистический словарь Шевченкового языка», составленный Иваном Огиенко, он же митрополит Иларион. Работать над словарем Иван Огиенко начал в Каменце-Подольском еще в 20-е годы ХХ века, но из-за поражения Украинской революции не только не завершил работу, но и потерял все наработки. Поэтому в 30-е годы начал работу снова, уже с нуля. Словарь выдали в 1961 году в Виннипеге к 100-летию со дня смерти Шевченко. В Украине труд был опубликован аж в 2011 году, во Львовском национальном университете имени Ивана Франко.

Второй – это так называемый «Шевченковский словарь» или «Словарь языка Шевченко» в двух томах. Над его составлением работал Институт языкознания имени Александра Потебни, вышел словарь в Киеве в 1964 году. Несмотря на то, что базируется на «порезанных» советской идеологической цензурой текстах Шевченко, издание насчитывает более десять тысяч слов.

Оба словаря убедительно доказывают, что языку Тараса Шевченко не нужен никакой «квантовый скачок» осовременивания. И что миф о Тарасе Шевченко как о основателе украинского языка – не миф, а правда.

Шевченко как секс-символ и повеса: немного о девчатах и москалях

Миф о Шевченко-повесе находится где-то на полпути от образа Шевченко в смушевой шапке к образу Шевченко-спайдермена.

Стереотипные тезисы о Шевченко-Петербургском денди, или любимце женщин, или Шевченко-пьянице время от времени всплывают на поверхность «шевченковедения» пеной, но они также являются частью мифологизации образа Шевченко. Хотелось бы нам этого или нет.

Основная причина, почему об этом говорят, независимо от того, идет ли речь о попытках доказать эти мифы, или о попытках их опровергнуть, кроется в том, что обществу это интересно. Будем честными, широкой общественности гораздо интереснее, почему разладилась свадьба Шевченко с Лукерией Полусмак, чем то, почему после разгрома «Киево-Мефодиевского общества» Шевченко получил столь суровый (по сравнению с другими участниками) приговор. Так же, как и богатство шевченковского словаря (или исследования редакций его произведений) вызывает не столь живой интерес, как имена Амалии Клоберг, Варвары Репниной, Анны Закревской, Кати Пиуновой и других женщин, с которыми Шевченко якобы поддерживал более, чем просто дружеские отношения.

Недостаток исследований о женщинах Шевченко (так же како его любимых развлечениях или его любимом одеяние) в том, что они преимущественно выстраиваются на немногочисленных деталях, между которыми бережно сводятся мостики-предположения. Преимущество же их в том, что такие материалы всегда читаются с интересом, который иногда граничит с восторгом.

И это нормально на самом деле. По двум причинам. Во-первых, потому что человеку, в принципе, важно знать, что гении, пророки и мессии – такие же люди, как и они. Это изрядно повышает самооценку. Надо только помнить, что повышение самооценки и утверждение за счет унижения другого – не одно и то же. То, что Шевченко, условно говоря, имел те или иные слабости всего-навсего в очередной раз напоминает нам, что он был обычным человеком. Но разве это новость? Тем более, что это никак не сказывается на качестве его творчества. Разве что это дает больше ключей к ее более глубокому пониманию.

И вот это и является вторым моментом. Мифы о Шевченко и женщинах не в последнюю очередь существуют благодаря тому, что в произведениях Тараса Шевченко самом деле очень много раздражающих, «женских» тем, которые очень возбуждают исследователей его творчества.

Вспомним хотя бы образ покрытки. На самом деле о падших кто только ни писал (у Нечуя-Левицкого является большой роман «Василина», а Панас Мирный погрузился еще глубже и написал «Повию»), но так горько и остро, как писал о опозорившихся девушках Шевченко, вероятно, не писал никто .

Вопросов к теме девственности /разврате/сексуальной жизни в творчестве Шевченко действительно больше, чем ответов. Ответы на них исследователи пытаются искать в тестах.

И как тут не вспомнить мнение известного ученого Юрия Шевелева-Шереха, который в свое время писал, что Шевченко считал отказ от секса грехом еще большим, чем разврат, в частности писал, что «в стихах последнего года («Гимн монашеский»,« Н. Т . [Великомученице, кумо! ..] ») сексуальная абстиненция, особенно женская (вечное девство), трактуется Шевченко как грех гораздо тяжелый, чем откровенный разврат, -« это грех против себя, против собственного тела, а потому и против собственной души. Это грех неприятия жизни … »

Оксана Забужко в этом вопросе пошла даже дальше, хотя и несколько в другую сторону: не отвергая утверждения Шереха-Шевелева о греховности отказа от секса, она уточняет, что на самом деле эротические и сексуальные образы в творчестве Шевченко – не что иное, как кодовые слова для обозначения национальной катастрофы. То есть когда Тарас Григорьевич пишет о Екатерине и москале, то пишет он не столько об отношениях между людьми, а отношения между странами (или нациями). Хотя не все столь просто! Оксана Забужко в «Шевченковском мифе Украины» объясняет, что «например, жертва изнасилования – это, собственно, не так конкретная Оксана, Анна или Фрося, как собирательный образ украинской «женственности». Соответственно, «Дівчаток москалі украли/А хлопців в москалі забрали» – это действительно исчерпывающая формула алґоритму национального присвоения». Соответственно, москаль – это «прямая антитеза «казаку», чья мужская миссия в национальном мире -«розкувать сестру» и освободить «мать» из рук палача». И вот в этих рассуждениях Забужко снова возвращается к мифу, который мы упоминали в начале – о наслоении биографии Шевченко и истории Украины. «Наложение в этом пункте своей биографии Шевченко на национальную историю, – пишет Забужко – то есть его десятилетнее «москальство »[…] делает ее, биографию, национально-символической Шевченко не только понял и «рассказал», но и сам прожил родовое проклятие украинского мужчины под империей. Понятно, что его символической парой должна была быть покрытка … »

Конечно, рассуждать о Шевченко-мужчине, который просто любил женщин и делал это искренне, всей душой, значительно проще, чем о Шевченко-поэте, который воспользовался образом женщины-покрытки, чтобы рассказать трагедию порабощения украинского народа. Но обе интерпретации имеют право на существование, потому что именно в этом и кроется главный миф о Шевченко и одновременно сама о нем правда Шевченко не просто очень разная, он настолько разная, что у каждого из нас – свой Шевченко. И пока так будет, Шевченко будет оставаться актуальным. Какие бы мифы о нем мы не разоблачали, какие бы новые не создавали, и где бы ни изображали его портреты – на носках, деньгах или иконах.