Министр информационной политики Юрий Стець рассказал о том, как его ведомство противостоит информационным атакам Кремля, о манипулятивной составляющей расследования об офшорах Порошенко и о том, действительно ли министерство использует в своих целях ботов.

#Буквы встретились с министром информационной политики Юрием Стецем в субботу, 9 апреля.

“Привіт! Я – Юра”, — так нас поприветствовал министр, после чего мы направились в просторный кабинет, который, как мы позже узнали, и является тем самым Министерством информационной политики.

Толпище “порохоботов” в кабинете, к сожалению или к счастью, мы не увидели, однако решили у министра о них расспросить, учитывая растущий интерес к этим персонажам у прогрессивного сегмента соцмедиа. Расспросили и о других громких темах информационной повестки дня. В частности, большой резонанс вызвала и нашумевшая статья The New York Times о коррупции в Украине. И, конечно же, расследование об офшорах Президента.

К тому же накануне переформатирования Правительства есть вопросы и относительно дальнейшей работы “Минстеця”, учитывая, что сам Юрий Стець в декабре прошлого года заявил о намерении уйти с должности.

Из кабинета мы прошли в небольшую комнатку, которая, по всей видимости, служит личным кабинетом министра. Там же — и выход на балкон с видом на улицу Грушевского. Как признался сам Стець, он любит радовать журналистов чем-то интересным и неординарным во время общения, поэтому наше интервью мы начали именно на министерском балконе, время от времени отвлекаясь на панорамные виды.

В декабре прошлого года вы объявили о намерении уйти с должности министра. Ваше заявление об отставке было направлено в Парламент?

Я не просто через год своей работы объявил о том, что ухожу в отставку: 8 декабря, ровно через год после своего назначения, написал заявление и в тот же день отнес его и зарегистрировал в Верховной Раде.

Более того, оно и сейчас зарегистрировано в Верховной Раде.

Вы его не отзывали?

Я его не отзывал юридически. Оно находится в Верховной Раде. Этот инструмент я оставил как возможный люфт для того, чтобы депутаты имели право, если посчитают нужным, проголосовать за мою отставку.

Когда в знаменитый четверг (прим. — 4 февраля на экстренном заседании Кабмина министры аграрной политики, информационной политики, здравоохранения и инфраструктуры отозвали свои заявления об уходе) состоялось заседание Кабинета Министров, я озвучил то, что существует ряд принципов, реализация которых дает мне возможность остаться на должности министра. Это максимальная прозрачность в работе всех органов власти и всех министров, это отсутствие давления, это фиксация всех встреч, телефонных звонков всеми руководящими чиновниками в этой стране. Соответственно, если подобная программа прозрачности власти будет реализована, то я остаюсь.

Но юридически я свое заявление не отзывал, точно так же оставив такой люфт и себе: если озвученная мной программа не будет реализовываться — тогда я должен уйти. Она может быть реализована в том случае, если ее поддержит и Верховная Рада, и другие органы власти, в том числе и областные госадминистрации.

К сожалению, пока реализации этой программы я не вижу. И чтобы не было спекуляций о том, что 8 декабря я подал заявление, а потом его отозвал, потому что я держусь или не держусь за должность, — это заявление я не отзывал. Юридически у Верховной Рады сегодня есть все возможности проголосовать за мою отставку.

По всей видимости, вы точно за должность не держитесь.

Период самолюбивой реализации, которая присуща молодым людям, юношеского максимализма и кризис среднего возраста я уже прошел. Имея в 40 лет 3 депутатских созыва, должность главы парламентского комитета по вопросам свободы слова и информационной политики, в том числе и должность министра, — значимость всех этих табличек для меня уже в прошлом.

Кроме всего прочего, я успел “наесться” публичностью еще тогда, когда работал ведущим новостей, журналистом и генеральным продюсером “5 канала”.

В украинской политике все решают не таблички. Ведь не важно, какая у тебя табличка на дверях, если ты не имеешь полномочий и возможности влиять на процессы. Но если ты имеешь возможность влиять на процессы и у тебя нет таблички — это гораздо существеннее и гораздо серьезнее.

Я уверен, что независимо от той таблички, которая висит у меня на дверях, я могу влиять на процессы. Соответственно, за эту табличку я не держусь.

Тем не менее в одном из интервью вы говорили о том, что должность министра дает вам больше полномочий. В том числе полномочия на уровне коммуникации с послами или министрами других стран.

Да, это правда. Логика того, о чем я говорил, звучит следующим образом: попасть к своему коллеге-министру другой страны, ЕС или США, в какой-то орган власти или даже договориться о встрече с послом, не имея этой таблички на дверях, — просто бюрократически невозможно.

Те десятки миллионов гривен, которые мы привлекли в страну для реализации программ министерства, было бы невозможно привлечь без этой таблички. И в этом случае, конечно же, она дала возможность как минимум открывать разного рода кабинеты — и в Евросоюзе, и в Еврокомиссии, и в Соединенных Штатах Америки. Не имея этой же таблички, у меня не было бы возможности влиять, в частности, и на решения Кабмина. Также не было бы возможности, не будучи членом СНБО или Кабинета Министров, вносить определенные предложения и способствовать их принятию.

Но если говорить о каком-то своем личном восприятии, то ментально, как я уже говорил, эта табличка для меня никакой роли не играет.

Что касается внешнего политикума — там привыкли говорить с “табличками”.

Не так давно были разговоры о том, что в новом составе Правительства Министерство информационной политики намерены ликвидировать.

Это право коалиции депутатов. Я могу лишь говорить о своем мнении, и оно не изменилось. Пока в Украине идет гибридная война и существует военная агрессия со стороны России, составляющей этого противостояния есть информационная война. И если подобного органа власти не будет в той или иной форме — мы будем достаточно уязвимы.

Тем не менее это право за коалицией, и я буду уважать любое ее решение. Невзирая на наличие или отсутствие у меня таблички, я все равно буду помогать любому человеку, который будет заниматься информационной безопасностью страны, поскольку я этим занимался и до прихода в министерство, будучи руководителем Управления информационной безопасности в Нацгвардии и будучи при этом информационным волонтером.

То есть вы пока не знаете — будет ликвидация или нет?

Пока это не проговорено в рамках коалиции, которая сейчас создается, — говорить об этом вообще рано. Точно так же, как и говорить о каких-то кандидатах в следующий Кабинет Министров.

А все какие-либо “шахматки” или списки, которые попадают в прессу, — это попытка как-то поддержать информационный фон…

… Или же “сбить” чье-либо назначение.

В том числе. Собственно, это и называется — держать информационный фон. А дальше — у каждого свои задачи: либо кого-то “сбивать”, либо проверять почву (как отреагируют на ту или иную фамилию). Каждый преследует свои цели. Все это – информационный фон или информационный сериал.

Но все “шахматки” к тому моменту, пока не создана коалиция, не проведены консультации с потенциальным Премьер-министром и между фракциями, — всего лишь домыслы и не более.

О работе Министерства информполитики. Сколько человек по состоянию на сегодня у вас в штате?

21.

У нас “мегафинансируемое” министерство c “огромным” штатом.

В штате предусмотрено 29 человек, если я не ошибаюсь. Верно?

Да.

А где тогда остальные 8?

Остальные работают в ранге советников на общественных началах. Соответственно, они не работают в штате и не получают заработной платы.

Волонтеры?

Да, информационные волонтеры.

На самом деле мы все – информационные волонтеры, потому что, заходя в Кабинет Министров, я озвучил три тезиса работы и финансирования министерства. Первый тезис: мы будем привлекать деньги вне страны, то есть мы не претендуем на какой-то большой “куш” государственного бюджета. Второй тезис: все руководство Министерства информполитики с первого дня отказывается от зарплаты и передает ее на нужды переселенцев, семей участников АТО и другие социальные программы. И третий тезис: в этом министерстве никогда не появятся никакие аренды помещений, никакие коррупционные составляющие, не будет никаких служебных авто и т. д. Это было консенсусное решение. И эти обещания мы сдержали.

В прошлом году на Министерство информполитики было предусмотрено финансирование в размере 4 млн гривен, а в этом сколько?

Примерно 3,8 млн гривен.

Депутаты и мои коллеги-министры привыкли к тому, что мы можем находить деньги — грантовые деньги. Мы их к этому приучили.

Я понимаю, что у государства сейчас – гораздо больше необходимости в реализации множества социальных программ, программ для переселенцев, по социальным выплатам. При этом, конечно, отдаю себе отчет, что необходимо большое финансирование для реализации тех программ, которые разрабатывает министерство в сфере информационной политики.

Понимая все это, я и мои коллеги в министерстве будем делать все возможное, чтобы привлекать деньги вне страны — наших партнеров, грантовых организаций, спонсоров, меценатов.

В связи с этим годовой бюджет, который выделяется для нашего министерства, равен годовому бюджету, который выделяется для работы одного комитета Верховной Рады.

Кроме известной программы “Крым — это Украина”, какие еще программы реализовывает Министерство информполитики?

Все, что касается сопровождения реформ, сопровождения проектов Кабинета Министров, мобилизационных процессов, контрактной армии, отдельных коммуникационных программ по Крыму и переселенцам. Также мы разрабатываем методичные материалы для МИД для того, чтобы на конференциях за рубежом они могли продемонстрировать документальные подтверждения присутствия российских войск в Украине, нарушения прав человека в Крыму и на востоке Украины.

В том числе мы занимаемся проблемами ограничения прав и свобод журналистов, которые работают в стране и на временно оккупированных территориях. Разрабатываем специальный выпуск печатной продукции и газет для жителей Донбасса. Занимаемся вопросом восстановления вещания на востоке. Нам передали порядка 40 передатчиков по цене 1 доллар (евро), которые по факту стоят сотни тысяч гривен.

Еще это и информационное сопровождение программы субсидий, электронного самоуправления, открытых реестров, программ Министерства соцполитики.

Но я все равно не добился того, чего хотел. Мы только сейчас начали реформу служб коммуникации государственных органов власти. Это та цель, которую мы поставили перед собой. Все министры должны быть максимально прозрачными, максимально открытыми и максимально пребывать в диалоге с журналистами. Это даст возможность (в хорошем смысле слова) использовать журналистов для коммуникации с обществом.

Пока мы, чиновники, не научимся общаться с обществом при помощи журналистов — мы никогда не сможем объяснить людям, что мы делаем, зачем мы делаем и почему мы делаем.

Также мне бы хотелось, чтобы пресс-службы не менялись с приходом того или иного министра. Если пресс-служба министерства не будет меняться — сотрудники этих пресс-служб будут вникать в суть работы ведомства, и у них будут ответы на те вопросы, которые ставят профильные журналисты. Поэтому я буду инициировать соответсвующие изменения в закон о госслужбе и о работе Кабмина.

Хотелось бы услышать ваше мнение о недавней статье в The New York Times о коррупции в Украине, в которой, в частности, Президента обвиняют в том, что он “потакает” коррупции в стране.

The New York Times — одно из самых уважаемых изданий в мире. Очевидно, что они беспокоятся о своей капитализации и репутации гораздо больше, чем многие другие СМИ. И я абсолютно уверен в том, что они не позволят себе что-либо писать, не оценив возможные риски в случае, если материал будет манипулятивный.

Поэтому, во-первых, я убежден, что эта редакционная статья написана в результате проведения большой работы и изучения аналитики. Во-вторых, я уверен, что никаких целей, кроме информирования общества о том, что у нас происходит, там не было. И в-третьих, несет ли она какие-то имиджевые риски для страны? Да, несет. Но можно ли сказать, что у нас нет коррупции? Это будет неправдой.

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: Комитет Рады направит The New York Times разъяснения к опубликованной в издании статье

Другое дело, что такая информация разносится по миру, и она, естественно, вредит имиджу страны. Но эта информация базируется на реалиях, и это нужно признать. И то, что в стране есть коррупция, также нужно признать.

И для того, чтобы такие статьи не выходили, нужно, чтобы вопросы не зависали в воздухе — на них нужно давать ответы. Если есть какие-то обвинения, на них также нужно давать ответы. Это касается любого чиновника — Президента, министра или депутата. Если в этой статье были подняты какие-либо вопросы, то пресс-служба Президента, Администрация Президента, сам Президент должны давать на них ответы.

Это касается не только статьи The New York Times, а также и последнего расследования наших журналистов об офшорах…

… Где были откровенные манипуляции.

Об этом много говорилось. И не только мной, но и другими медиа-экспертами и так далее.

Да, в этом материале, который делали журналисты “Слідство.Інфо”, были элементы манипуляции. В целом это признано.

В том числе это признано и самими журналистами, которые делали материал. В последнем эфире на “Громадськом ТВ” с их участием, на котором я также присутствовал, журналистка Анна Бабинец это признала. Она сказала: “Да, наверное, там была манипуляция”.

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: Советники Порошенко: Передача в траст доли Президента в Roshen завершена

Они стали членами определенного журналистского консорциума, который проводил такие расследования. В результате у них возник ряд вопросов. Согласитесь, что подобные расследования не останутся бесследными для всего мира. Мир изменится в любом случае, так как мы увидим еще больше материалов. И реакция на это должна быть следующая: “Ребята, спасибо, что вы провели это расследование. Спасибо, что вы подняли этот вопрос. Это тоже важно. У меня есть ответы на эти вопросы, я их дам”.

Я очень надеюсь, что у Президента хватит аргументов и ответов на эти вопросы общества. Я очень рад тому, что в тот же день появились и реакция его финансовых консультантов, и реакция юридических компаний, которые обслуживают его активы, и реакция Ротшильдов — компании, которая занимается продажей его активов, и реакция самого Президента, который на пресс-конференции в Японии отвечал на эти вопросы.

Завтра (прим. — интервью проводилось в субботу, 9 апреля) выйдет большое интервью Президента для украинских телеканалов, в котором, я надеюсь, он также ответит на те вопросы, которые зависли в воздухе.

Хорошо. А не находите ли вы элементы манипуляции в той же статье The New York Times?

Нет. Я ее прочитал от корки до корки и скажу, что она достаточно объективна. Это то, что я озвучивал в приватных диалогах, off-records, и это то, что я говорю публично. Я не увидел там манипуляций.

Это может быть неправильным с моей стороны. Наверное, я должен защищать всех представителей власти. Но я хочу быть максимально честным и прозрачным — в этом я вижу суть своей работы.

Этого я, кстати, не могу сказать о программе, которую сделали журналисты “Слідство.Інфо”.

Как вы можете прокомментировать результаты референдума в Нидерландах?

Были ли они предсказуемы? Очевидно, что да. Могу аргументировать.

Что произошло за несколько недель до референдума во Львове? Акция представителей ЛГБТ-сообщества была разогнана. Общеизвестный факт, что Голландия — одна из стран Евросоюза, которая очень негативно относится к ограничению прав и свобод людей. Понятно, что новость об этом сразу же была разнесена во всех СМИ Европы, в том числе и голландских. И разумеется, это бы негативно отразилось на результатах референдума. То большое количество материалов о стране, которое публиковались, в частности, и последний коррупционный скандал, который раскручивался, — все это, конечно же, могло бы отрицательно повлиять на результаты референдума. Поэтому предвидеть такие результаты можно было.

Но если некоторые украинские политики используют свои публичные выступления для того, чтобы ради своих же рейтингов убивать саму страну, — очевидно, что это отражается на имидже страны за границей.

Можно ли было как-то повлиять на те процессы? Наверное, да. Наверное, можно было обеспечить больше мер безопасности во время той акции представителей ЛГБТ-сообщества.

Как анализирует голландец: там ограничивают права и свободы человека, там большая коррупция, там существует постоянный конфликт во власти. И у него возникает вопрос: зачем нам эта страна? Это пункт номер один.

И пункт номер два — сами голландцы для себя не могут определиться, хотят ли они быть в Евросоюзе. Это тоже, на самом деле, фактор, который повлиял на референдум. Так как, по большому счету, результаты этого референдума — не совсем результаты против Украины. Они ставят вопросы всему Евросоюзу.

А министерство не проводило агитационную работу?

Было большое количество кампаний, которые мы провели совместно с МИД. Но могло ли это перебить публикации во всех ключевых изданиях Голландии относительно той истории, которая случилась во Львове? Конечно же, нет.

Вы считаете, что главная причина таких результатов референдума — те события во Львове?

Нет, их несколько. Первая — проведенная спецоперация против Украины здесь, внутри страны. И в том числе то, что случилось во Львове. Вторая — постоянные комментарии и интервью политиков, что не есть правильно, ради своих политических дивидендов…

Вы имеете в виду Сашу Боровика?

Я имею в виду в том числе Сашу Боровика, который очень гордится тем своим интервью. Но на самом деле показывает, что ему совершенно безразлична эта страна. Ради своей политической выгоды он просто выносит сор из избы. Если ты хочешь решать какие-то вопросы — решай их здесь, внутри страны. Но гордиться тем, что “вот, смотрите, я рассказал о том, какая у нас ужасно коррумпированная страна иностранным СМИ”, и при этом говорить, что он работает на страну, — это просто нечестно.

Возвращаясь к причинам. Вторая — спекуляция политиками ради своего политического будущего на имидже страны. Третья — последнее расследование по офшорам, которое было проведено консорциумом журналистов. Четвертая — внутренние проблемы Голландии и ее взаимоотношения с ЕС. Все эти факторы повлияли на результаты референдума.

По итогам экзит-полла компании IPSOS, 59 % опрошенных из числа тех, кто голосовал против Ассоциации, причиной своего “против” назвали высокий уровень коррупции в Украине. Откуда там такая осведомленность о коррупции в Украине?

Мы же только что говорили о количестве материалов, которые выходили в европейской прессе по последним расследованиям. О наших политиках, которые наперегонки бегут и рассказывают всему миру об ужаснейшей коррупции в стране.

Помимо политиков, можно ли сказать подобное и о журналистах?

Журналисты делают свою работу. Это их право. Да, наверное, сегодня это плохо. Но то, что у нас есть свободная пресса, и то, что у нас есть журналисты, которые имеют право на профессию, — точно в будущем даст свои плоды.

Но ведь должна быть какая-то ответственность? Ведь не секрет, что наши журналисты все чаще прибегают к манипуляциям и распространению фейков.

Если сейчас мы переходим к этому аспекту, то я скажу следующее. По последним соцопросам, впервые в Украине динамика доверия к журналистам начала резко падать. Это показывает негативный баланс доверия-недоверия к журналистам.

Почему это произошло? Потому что журналисты в стране во многом манипулируют. Это также известный факт, и очень сложно с этим не соглашаться.

Не секрет, что олигархи используют свои медиа для каких-то отбеливаний своих корпоративных интересов. Не секрет, что во время предвыборных кампаний они используют свои медиа, чтобы “топить” определенные политические силы или поднимать рейтинги других. Не секрет, что та история с корпоративным конфликтом, которая произошла с “Громадським” в последнее время, тоже имела определенные последствия.

Все эти вещи, к сожалению, ведут к тому, что журналистам перестают доверять все больше и больше людей. Для страны это катастрофа. Но это реалии.

Возможно, журналисты должны научиться более ответственно подходить к тем материалам, которые генерируют?

Должны… Но здесь нужно поставить точку. Не мне давать оценку журналистам. Если я, будучи госчиновником и тем более министром информационной политики, буду давать оценку работе журналистов — наверное, это будет неправильно.

Поэтому здесь я ставлю точку. Все остальное – за гранью моего права. А журналисты сами должны давать оценку своей работе, пытаться быть социально ответственными, когда они делают свою работу, и перестать заниматься манипуляциями. Потому что они несут ответственность так же, как и другие представители власти, поскольку журналисты — это четвертая власть. Они несут социальную ответственность за страну. И пока журналистам доверяют больше, чем политикам, они должны это понимать.

Тем не менее подобные манипуляции, разного рода статьи, где что-то “притянуто за уши”, приводят к дестабилизации внутри страны. Это ведь также угроза.

Да.

И как с этим быть?

У нас возникла очень большая пропасть между первой и второй лигой журналистов в момент, когда многие журналисты ушли во власть, что, к сожалению, сильно повлияло на качество журналистики. В частности, этот факт подтверждают исследования, которые делали медиа-эксперты.

Ровно то же самое было в 2005 году после Оранжевой революции, когда многие журналисты ушли в политику. Это и Володя Арьев, и Андрей Шевченко. То есть очень много людей из профессии ушло, и образовалась эта пропасть.

К сожалению, качество журналистики в глобальном контексте оставляет желать лучшего. Но вмешиваться туда кому-либо из представителей власти невозможно. Это будет попыткой давить на профессию и попыткой введения цензуры.

Единственное, что возможно, — это проведение каких-то совместных максимально публичных и открытых круглых столов. В частности, при участии, например, Дуни Миятович как представителя ОБСЕ по вопросам свободы СМИ. Все остальные действия — это влияние на профессию журналиста, чего точно нельзя допустить. Поскольку я был одним из тех, кто тогда на “5 канале” в 2004 году инициировал голодовку, когда нарушались права журналистов и когда мы боролись за свободу слова. Поэтому я очень хорошо знаю эту тоненькую грань, за которую нельзя заходить.

Да, у нас есть такая проблема. Но общество строится, страна строится. Это не процесс переформатирования страны — это процесс создания страны. И, к сожалению, это тот путь маленького ребенка, который мы должны пройти все вместе — и власть, и журналисты, и общество. Проходя этот путь, нельзя делать ошибки, но тем не менее мы все равно все будем их делать. Потому что есть человеческий фактор.

К сожалению, это накладывается еще и на ментальную традицию украинцев. Психотип украинцев он такой — хэштег “зрада” больше нравится, чем хэштег “перемога”. Это также изменится, но с поколениями.

Еще одна тенденция: любой человек, написавший пост в поддержку Президента и его действий, сразу же получает клеймо “порохобот”. Как вы это расцениваете?

Это то, о чем мы только что говорили. Так устроен психотип.

Существует ли определенная нетерпимость к другой точке зрения в Украине? Да, существует. Превалирующее большинство людей, которые не согласны с точкой зрения другого человека, не будут вступать в дискуссию. Они просто будут писать, что ты чей-то бот — “порохобот”, “юлебот”, “бенябот”, “аваковбот”, “яценюкбот”, “минстець” и тому подобное. Потому что дискуссия неинтересна, а интересно попросту заклеймить, убить, уничтожить, разрушить и так далее.

К сожалению, диалоговая дискуссия присуща очень незначительному проценту людей в Украине. Гораздо проще написать: “Ты сволочь”. И точка.

Для того, чтобы что-то изменилось, нужно, чтобы мы чаще слышали другие мнения, чаще видели другую ментальную традицию, культуру, чаще ездили в Европу, обменивались опытом, проводили дискуссию и диалоги с людьми из других стран. Была ли такая возможность у моего поколения, когда мы были молодыми людьми? Нет, потому что сложно было выехать из страны. Есть ли такая возможность у вас? Есть. Будет ли такая возможность у ваших детей? Будет гораздо больше. А значит, будет меняться ментальность, суждение и психотип людей. И значит, будет меняться само общество и сама страна.

Расскажите об “информационных войсках”. В одном из интервью вы говорили, что туда входит больше 100 тысяч человек, не назвав при этом более точную цифру. Сколько их?

Если я буду раскрывать больше деталей относительно таких вещей, они будут просто неэффективными в работе.

У них есть своя миссия и функция. Они ею занимаются. Давайте о ней забудем.

Они волонтеры?

Часть из них — не волонтеры. Они работают в министерстве аналитиками и в мониторинговой службе.

Конечно, тем людям, которые этим занимаются в украинском или российском сегменте соцсетей, мы не платим деньги. Это точно не боты, которые получают деньги. Мы это декларировали, и мы это декларируем сейчас. Если было бы по-другому, это бы уже всплыло в Интернете.

Есть боты?

Нет. Еще раз повторюсь: их нет, и мы не платим за это деньги. А если было бы наоборот — об этом уже было бы известно. Какой-то подтверждающий документ или переписка уже вылезла бы.

Поэтому, во-первых, я утверждаю, что мы этим не занимаемся. И во-вторых, я утверждаю, что мы этим заниматься не будем.  

Когда мне говорят о том, что где-то слышали о каких-то разосланных мною “темниках”, — пусть покажут хоть одно письмо с выходными данными. Если бы кто-то из моих коллег в министерстве позволил бы себе выпустить подобные “темники” — он был бы не просто уволен, а был бы изгнан с позором мной лично на публичной пресс-конференции.

Но я точно знаю, что никто этим не занимается. И я не занимаюсь. И заниматься не буду. Почему? Во-первых, об этом станет сразу же известно. А во-вторых, это неэффективно и это не работает.

Никаких армий ботов, “порохоботов”, “минстець” и тому подобного не будет. Во всяком случае, я этим не буду заниматься.

Существуют ли подобного рода структуры? Да, существуют. И я это также вижу. Но я к этому не имел и не буду иметь никакого отношения.

То есть за “порохоботами” может стоять кто-то другой? Если они, конечно, существуют.

Я вижу, что существуют тенденции, когда кто-то кого-то пытается отстоять. Отрицать этого я не буду, потому что это также будет нечестно. Но имею ли я к этому отношение или знаю о том, кто это делает? Нет, и это тоже говорю честно.

Если бы знал — я бы вышел и об этом публично сказал. Если я буду об этом знать — я выйду и об этом скажу публично.

К моему сожалению и тех, кто нас сейчас читает, поскольку нас читает и все руководство страны, — они об этом тоже знают. Как и знают то, что, если на меня будут давить или говорить о том, что я должен ввести какую-то цензуру, создать какую-то армию ботов, — я сразу же выйду и об этом скажу. Поэтому они не будут использовать какие-то инструменты давления на меня. А значит, такой пресс-конференции никто не увидит, так как никто не заставит меня заниматься подобной ерундой.

Удается ли отбивать информационные атаки со стороны России? Да. Еще полтора года назад любой информационный посыл о “распятых мальчиках” и тому подобном у нас сразу же разносился по Сети, что приводило к массовым “все пропало”.

Сейчас этого не происходит?

Происходит. Просто мы очень быстро отслеживаем и сбиваем такие истории.

Интенсивность атак с той стороны не изменилась?

Нет. Она только усиливается с каждым днем все больше и больше. Более того, они пытаются изощряться. Но эффективная работа СБУ и нашего министерства позволяет убивать все это на корню.

Механизм простой. Наша мониторинговая группа наблюдает, как в течение получаса-часа разгоняется та или иная новость через определенные “помойные ямы” (так мы называем некоторые информационные ресурсы или группы в соцмедиа). Мы оперативно сбиваем эти истории, опровергая информацию, давая в ответ объективную информацию.

Конкретный пример двух информационных битв, одну из которых мы проиграли, а вторую выиграли. Первая была еще до создания министерства с так называемым распятым мальчиком. И вторая, которую мы выиграли, — история с малайзийским “Боингом”. Тогда мы максимально быстро собрали всю информацию, раздали ее посольствам стран и залили в информационное пространство.

Министерство не занимается разоблачением фейков украинских СМИ?

Нет. Потому что Министерство информационной политики создавалось для того, чтобы быть пиар-агентством Украины в мире. А также для того, чтобы останавливать информационные угрозы, которые идут извне. Все темы, которые касаются информационного пространства внутри страны, — для нас закрыты.

Если мы видим источники информации, использующиеся в Украине, которые могут подрывать государственность в стране, — мы готовы передавать такие материалы в СБУ.

То, что вне страны, — мы этим занимаемся и будем заниматься. То, что внутри страны, — нам туда дорога закрыта.

6 апреля Кабинет Министров принял решение отложить переход на цифровое телевидение в Украине на год. Причина в непрозрачной деятельности оператора “Зеонбуд”?

Нет, причина не только в этом. Главная причина в том, что государство не имеет возможности перейти сейчас на цифровое телевидение. Потому что для этого нужно очень большое финансирование.

Вторая причина – в наличии такой компании-монополиста, которая в свое время получила лицензию на цифровое вещание. И которая, как я предполагаю, но не могу утверждать, принадлежит семье Януковича. Это как раз имеет отношение к информационной безопасности страны. И отдать рычаг управления телевещанием в стране одной частной компании — невозможно.

Других операторов нет?

Нет, “Зеонбуд” — единственный, который имеет эту лицензию. Он является монополистом. Более того, Антимонопольный комитет признал их монополистами, но они выиграли суд.

Поэтому решение вопроса с цифровым телевидением лежит в двух плоскостях. Первое — найти финансирование. И второе — решить вопрос с монополией “Зеонбуда”.